Две Жизни

Мы взошли на последнюю ступень. Я стоял точно в огне костра, но вся физическая пытка казалась мне пустяком. Я глядел на улыбавшееся мне божественное лицо статуи, забыл обо всем земном и не мог оторвать взора от сиявшей фигуры. Она действительно была воплощением Жизни в Ее аспекте Красоты. Освободив свою руку из руки Раданды, я поднял обе руки вверх и воскликнул, опускаясь на колени:

– О, Великая Мать, сгореть в огне и отдать жизнь хочу я в этот миг, ибо я видел Тебя, я постиг счастье и радость понимания, что значит Свет Вечности. Если мне суждено жить, прими меня в слуги Твои, в певцы твоей красоты и радости. Жить, не нося Тебя в сердце, я больше не могу. Пусть придет мгновение смерти, если я недостоин восхвалять Тебя каждым своим дыханием!

Не помню, что было дальше. Мне казалось, что руки Раданды поддержали мое готовое рухнуть тело. Мне мерещилось, что Великая Мать мне улыбнулась и подала розовый цветок, сказав, что то цветок радости. Огненный столб ослепил меня...

Когда я очнулся, Раданда, стоя на коленях, обнимал меня одной рукой и говорил:

– О, Великая Мать, цветок твой подан верному и бесстрашному сыну. Прими меня, его поручителя, и его самого в Огонь утверждающей и освобождающей Радости Твоей.

С необычайной силой Раданда поднял меня с колен. Мы еще раз склонились перед дивным ликом, и мой покровитель насильно увел меня из часовни, откуда я не хотел уходить.

Спустившись вниз, я стал сознавать, что я весь изменился, точно стал другим человеком. Как когда-то в тайной комнате Ананды в Константинополе я плакал последними слезами детства и перешел в возраст мужчины, так сейчас с меня сошли последние остатки духовной юности – я осознал себя действенной единицей Всего творящего. Когда по дороге я наклонился, чтобы поправить сандалии, из-за моего пояса выпал чудесный розовый цветок. Я на лету подхватил его, не дав ему коснуться земли, и с удивлением уставился на Раданду – хотел спросить его, что это значит. Но он, положив руку на мой цветок, тихо сказал:

– Ни слова, друг. Есть вещи столь великие и священные, что о них не говорят. Вовеки помни, где был, и, если будешь верен данному тебе завету: радости – еще придешь. Но храни полное молчание обо всем, что здесь испытал.

Он взял меня за руку, и мы пошли дальше по молчаливому парку. Достав из своего кармана маленькую коробочку, Раданда подал ее мне.

– Возьми вот эту вещицу и вложи в нее твой цветок. Храни его всегда при себе, и пусть священная эмблема, данная тебе сегодня, вырастет во многотомное, необходимое людям творчество писателя.

Коробочка была зеленая, продолговатая, куда легко лег мой цветочек, и на крышке ее был изображен белый павлин, ну, точь-в-точь мой красавец Эта. Я уложил мой цветок и любовался им.

– Теперь подумай, какое счастье для тебя и всех, к кому ты сейчас идешь, встретиться именно в этот день и час твоего великого озарения. Неси им Свет, трепет которого коснулся тебя.

Не дав мне времени поблагодарить его, Раданда быстро пошел вперед, а мне хотелось пасть ниц перед ним и произнести в его лице славословие всей Вселенной. Мы шли довольно долго и скоро, но я не ощущал ни зноя, ни усталости. За плечами у меня точно крылья выросли, мне даже казалось, что я ощущаю их движение.

Первыми, кого мы посетили, были сестры Роланда и Рунка. Они поразили меня тем, что сидели на скамеечке возле своего дома готовыми в поход и ждали нас, нисколько не удивившись Раданде. Я не смел спросить, каким образом они могли знать, что я приду не один, но по мимолетной улыбке на губах Раданды, по беглому взгляду, брошенному мне, я понял, что он прочел мою мысль, хотя она едва мелькнула. Этот маленький инцидент снова ввел меня в сосредоточенное внимание. Еще раз я увидел, как неустойчива моя мысль, как достаточно малейшего предлога, чтобы я рассеялся. Я погладил рукой мою коробочку, где сохранялся божественный дар милосердной Матери, и стал внутренне снова перед Нею, моля моих великих защитников Флорентийца и И. помочь мне жить и действовать в Ее атмосфере.

– Нет, Дети. С Деметро и его матерью мы встретимся в одном из соседних с ними домов. Они ведь без дела сидеть не любят, поэтому непременно пойдут куда-либо обсуждать принципиальные вопросы, чтобы провести с людьми время до обеда, – услышал я юмористический голос Раданды. – Пойдемте, прежде всего, к художникам фарфорового завода, таким же усердным труженикам, как вы обе, милые сестры. Они только что возвратились из оазиса темнокожих, где добились новых успехов в росписи. Они полны энтузиазма, сейчас отдыхают и будут рады нас видеть.