Две Жизни

И. вышел так же поспешно, как вошел. Я завернул Яссу в плащ и бережно понес его в комнату, которую И. назвал моею. О, как я радовался этой возможности оказать моему другу хоть какую-нибудь услугу, выразить ему всю бесконечную благодарность за его заботы и внимание. Мне никогда не приходилось просить о чем-то моего друганяньку. Он наперед все знал и всегда встречался в пути, как только у меня была заминка. Ясса, Ясса, я всем сердцем свидетельствовал не только о его полезной деятельности, но и о его самоотверженной преданности каждому из тех людей, что попадали в орбиту его внимания.

Поднявшись в мою комнату, я нашел диван, уложил на нем Яссу, как умел удобнее. Тело его было едва теплое, но гибкое. Задернув окно, я придвинул к дивану кресло и сел подле моего друга, спавшего таким чудесным сном. Ветер все еще продолжал выть за окном, но порывы его были уже редки. Через опущенную занавеску я видел тени качающихся пальм. Слова И. внесли полное успокоение в мою душу за судьбу Яссы, но: немало тоскливых чувств пробудили во мне о моей собственной слабости.

Но тут же я спохватился, что не о себе мне надо думать, а о неведомом мне пути Яссы, где моя любовь и радость могут быть ему свидетельством и помощью к более легкому и высокому прохождению к свету. Я хорошо знал, что не одна моя любовь, не одни мои молитвы и мысли несутся в благодарных благословениях этой душе. Тем не менее я вновь опустился на колени рядом с Яссой, вынул божественный цветок его мертвых рук, приник к цветку и... почувствовал, что я точно отошел от своего тела, что я стою у ног Великой Матери в Ее белой часовне Радости. Я услышал голос:

"Много детей у меня, верных тружеников Вечности. Но мало таких, что знают путь прямой и цельный, путь без колебаний и сомнений, без двойственности и расхождения между идеей служения и собственными действиями на земле. Иди, сын мой, не твердостью характера утверждая на земле те или иные идеи. Но неси их в себе, верностью своей следуя за верностью Учителей твоих. В живом примере выноси в мир новые идеи в слове своем, не как плод одного ума, но как откровение сердца и культуру его..."

Я очнулся на коленях, рядом стояла мать Анна и тихо ждала, пока я окончу мою молитву. Я поднялся с колен, поклонился ей, удивившись, как она свежа, точно и не простояла всей ночи на маяке.

– Я привела брата, что будет здесь, дежурить вместо тебя, ты же пойдешь со мною на помощь И., – сказала она мне.

Подойдя к дверям, она ввела в комнату старца с длинной седой бородой, в тюрбане и восточной одежде, опиравшегося на высокий посох. Темное лицо с суровым выражением, темные красивые руки, высокая фигура с воинственной осанкой делали его похожим на старого вождя. Я так и подумал, глядя на него: "Такие умирают стоя".

Старец улыбнулся мне, и улыбка изменила его лицо – оно стало добрым и ласковым, радостным. Он отодвинул мое кресло, взял стоявший в углу табурет, сел на него, оперся обеими руками на свой высокий посох и замер, точно это было изваяние, а не живой человек. Мать Анна сделала мне знак, и мы вышли из комнаты.

На скамье у площадки она указала мне на трико и шлем с очками, сказала, что И. рассчитывает на мою работу у ворот, куда собакиискатели приводят теперь из пустыни всех, кого находят в ней живыми. Платье переодеть необходимо, так как иначе я буду нетрудоспособен. Остатки бури в пустыне еще очень чувствительно дают о себе знать в оазисе.

Подождав, пока я переодевался, мать Анна вывела меня с островка, поручила юноше, одетому в такое же трико, ожидавшему ее у мостика, и тот повел меня к воротам. Я не мог бы один отыскать туда пути, так как дорожек сейчас не существовало, всюду было одно песчаное море по колено высотой. Ориентироваться было не по чему, и тучи пыли периодически покрывали нас. Песок, как град, стучал по стеклам, вделанным в шлем. Юноша, видя, что я часто останавливаюсь, – как только меня окружает песчаное облако, – взял меня за руку и потащил с силой вперед. Я удивился силе этой стройной фигуры, совсем маленькой и детской по сравнению со мной, пожал руку юноше в знак благодарности и согласия спешить за ним, и так, держась за руки, мы добрались до ворот.

Здесь несколько рослых фигур как раз выходили из сторожки, чтобы открыть ворота. У самых ворот я увидел И., помогавшего привязывать к спинам собак бутылки с вином и водой, уложенные в небольшие корзиночки из какого-то непроницаемого материала, похожего на клеенку. Собаки стояли спокойно, не выражая никакого страха перед отправлением в пустыню. Очевидно, дело это было им привычно. Правда, собаки могли быть легко названы маленькими тиграми, так они были огромны и страшны.