"Две жизни" (ч.III, т.1-2)

Мне было глубоко жаль Аннинова, голос которого теперь звучал глухо и скорбно. Я чувствовал себя виноватым и хотел уже обратиться к нему с извинением, как снова заговорил И.:

— Друг, дело не в том, что в эту или другую минуту Вы помните или забываете, что Вы гонец высших Сил на земле. Но дело в том, чтобы Вы, человек гениально одаренный, помнили, что на Вас лежит еще и долг небу. И долг этот заключается в том, чтобы сердце Ваше не мрачнело так легко, подпадая влиянию чуждых Вам эманаций. Удары этих чужих мыслей только тогда разбивают психику человека, когда он слаб в своей верности Тем, Кого он признал высоким источником своего благоговения, чьи идеи его пленяют, чье озарение он считает счастьем своей жизни. Много творческих восторгов Вы вызвали в толпах людей, передавая им плоды своего счастливого дара. Не одну Голгофу Вы прошли, чтобы войти в ту ступень творчества, где могут отдавать люди-гении своим братьям Свет слышимой или видимой ими Гармонии. Вы часто задумывались о встречах с отдельными людьми. Вы не раз поражались, почему Вы не дали счастья ни одному живому существу подле себя. Но Вы никогда не задумывались о Ваших встречах с толпами людей. Почему Вы ни разу не подумали, как велико Ваше счастье, что Вы можете вводить в храм Света, в блаженство Любви и мира толпу тех, кто пришел слушать Вас? Как же Вы представляете себе Ваш подвиг пробуждения к высоким чувствам и силам толп людей?

Можете ли Вы безнаказанно для Вас проносить по земле молчание этих толп, их умолкание к мелочи земли и их слезы благоговения, восторга и благодарности их ощущения великого сияния неба, когда Вы играете? Восторг, вызванный в человеке, как и ужас, и скорбь, и страдание, все ткет нить связи, за которую гений несет гораздо больший ответ, чем простой человек. Если гений вытащил людей из болота страстей в сияющее благородство, хотя бы только на те часы, когда они его слушали, читали, смотрели, то море их благородства и благодарности ляжет стеной вокруг гения, если его гордость и сознание своей власти над ними было преобладающим чувством. В этих случаях связь гения с толпами людей может стать тяжелой рамой, упругой перегородкой между ним и его окружением, между ним и его Учителями. Я не говорю о тех печальных случаях, когда гений вводит тысячи людей в заблуждение, прививая им самые разнообразные пороки и затемняя им путь к Гармонии всякими видами собственных изломов, выдавая их за новые искания Истины, к какой бы отрасли творчества эти изломы ни относились. Восторги, вызванные в людях, все слезы, скорби, страсти, подобранные Вами, исцеленные или утешенные Вашей музыкой, если Вы не радовались, что можете подбирать их усердно, благоговейно в чашу Вашего сердца, с тем чтобы подать ее как слезу Вашей радости — слезу кристальной чистоты, как Господне вино — Вашему Учителю; если Вы не молили Вашего Учителя сжечь все эти страдания в огне Его пламенного духа, они лягут вокруг Вас, строя только еще новые перегородки условного между Вами и ближними, между Вами и Вашими Учителями. С этого дня, подходя к роялю, выходя к толпе, не думайте больше о той или иной форме своей передачи, о силе и степени своего темперамента и возбуждения. Но думайте о величии момента, в котором принимаете участие: о пробуждении в людях новых сил к жизни, о раскрытии в них совершенно иного пути для действий в жизни только потому, что через Вас шел им толчок. Вам, выходя на эстраду, надо помнить одно: руки Ваши ударяют вместе с рукой Вашего Учителя по клавишам; звуки Ваши — это пули, летящие и светящиеся, метко бьющие каждого в толпе. Кик они бьют, что ранят и пронзают в сердце человека, об этом Вам не дано задумываться. Ваше дело — знать, что нет пустою пространства между Вами и Теми, Кто сходит в своем духовном образе творить вместе с вами.

Мы подошли к нашему дому и встретили Бронского и Скальради. Артист нес огромный зонт-палатку и ящик с красками, а в руках художницы, прятавшейся под зонтом вместе с Бронским, было целое ведерко со всевозможными кистями.

— Мы поспели как раз вовремя, чтобы полюбоваться Вашими новыми картинами, синьора Беата, — сказал И. художнице.

— О, что Вы, доктор И., - беспокойно воскликнула та. — Одну картину я пишу по памяти, без модели, как Вы хорошо знаете, и показать ее совсем не могу. Это только еще жалкий набросок. Другая, хотя модель служит мне усердно и тратит для меня очень много времени, все же еще не закончена. Я не могу ее показать, так как разочарование Ваше и Ваших друзей может убить во мне всякое желание работать дальше. А Вы знаете, сколько раз уже разочарования в моей работе доводили меня почти до психического расстройства нервов.