"Две жизни" (ч.III, т.1-2)

И в сердцах многих новых знакомых Глеба точно таяли какие-то перегородки, мешавшие им до сих пор быть простыми с людьми. Одни прежде всегда думали, как сохранить свое достоинство во встречах с людьми; другие старались всеми силами быть полезными своим близким; третьи верили твердо в Бога и хотели учить всех встречных, как им надо жить, их собственными идеалами меряя каждого; четвертые, стремясь, чтобы их время не пропало в пустоте, в каждом своем слове и движении стремились воспитывать людей, думая, что именно в этом наибольшая заслуга, а простая и легко даваемая доброта не шла из их сердца. Все что-то мешало ей литься. И только со встречи с Глебом многие поняли, что не люди встречные мешали им быть добрыми, а в них самих лежали пластины условности, на которых они сами записывали так или иначе образы своих встречных, видя в них не Вечное, но преходящее.

В каждом сердце становилось светло и радостно, как только оно видело, что мешало в нем самом простоте его отношений с людьми. Многие, многие, говорившие прежде: "Да откуда ее возьмешь, радость-то?", — теперь улыбались своему прежнему невежеству, которое было единственной причиной их неполноценно прожитого дня.

Мысли Глеба часто возвращались к моменту разлуки с братьями. О старшем брате он не беспокоился. Он в прежние годы видел его неизменное спокойствие во всех обстоятельствах жизни, сам чувствовал и на других наблюдал, как в каждом человеке укреплялся его мир сердца подле Александра. Он был уверен, что тот не только выполнит, но и превзойдет заданную ему задачу. Но мысли о брате меньшом, красавце-певце, бередили сердце, составляя его единственное волнение. Как будет жить красавец-мальчик в огромном городе один? Будет ли его дивная песня достаточным оружием для его единения с людьми? Ведь не все любят песни, не всем они нужны и не все могут откликнуться на этот язык любви.

А младший брат, ушедший первым, последним пришел в незнакомый огромный город.

Шел он всех дольше, так как в первую же ночь встретил трех бездомных спутников, к которым и присоединился.

Не успел он отойти и пяти верст, как услышал в темноте спустившейся ночи чей-то тихий плач, как показалось ему, детский. Остановился путник, послушался и пошел, свернув с большой дороги, к кучке деревьев. Ему навстречу выскочила небольшая собачка, обнюхала его, подпрыгнула, лизнула ему руку и, заскулив, побежала вперед, как бы приглашая его следовать за собою. Идя за собакой, под кущами какого-то цветущего ароматного растения он увидел девочку лет десяти, державшую на коленях голову ребенка и горько плакавшую.

— О чем ты плачешь, милая девочка? — спросил он, наклонившись к девочке и ласково касаясь рукой ее головки.

Очевидно, во всей полноте своего горя ничего не слышавшая и не видевшая девочка вздрогнула, открыла свое заплаканное личико, по которому катились ручьем горькие слезы, освещенные лучом проглянувшей среди туч луны и сказала:

— Мой братик умирает, взгляни, он уже ничего не отвечает мне. А без него и я, и наша собачка Беляночка тоже умрем. Мы только тем и жили, что братик мой играл на скрипке, я пела и танцевала, а Беляночка прыгала и делала фокусы, которым мы с братом ее научили. Сегодня нам не посчастливилось. Мы ничего не заработали, и никто нас не оставил ночевать. Я думала, что мы доберемся до города засветло, но братик мой так ослабел, что едва шел, и ночь застала нас здесь.

Все это говорила девочка, рыдая, и едва можно было разобрать ее лепет. Путник сел на землю рядом с ней, расстелил свой теплый плащ, положил на него бедного мальчика, подложив ему под голову свою маленькую подушечку, что велел ему отец взять с собой из дома и которой брать он не хотел, считая себя выше предрассудка нужды в дорожной подушечке. Теперь он улыбнулся, укладывая на нее голову ребенка, и мысленно поблагодарил отца, которому пришлось дважды повторить это свое распоряжение.

Прислушавшись к слабому, но ровному дыханию мальчика, он ласково сказал все продолжавшей плакать девочке:

— Не плачь, девочка, твой брат не умер, он просто устал от голода и труда. У меня есть молоко, хлеб, яйца. Сейчас все вы будете сыты. Ты выпей пока молока холодного, поешь хлеба и покорми Беляночку. Я попробую собрать сучьев и веток, разведем костер, сварим твоему брату и всем вам кашу. Забудь о своем горе.

Теперь я с вами, и все будет хорошо. Ты ведь девочка мужественная, вот и не подавай примера слез никому. А то проснется брат твой и тоже начнет плакать, а Беляночка и без того, видишь, скулит. Мужайся, оботри слезы и покорми скорей собачку да сама кушай.

Юноша встал, чтобы пойти за сучьями для костра, но его удержала за платье маленькая детская ручонка.

— Ты ведь от Боженьки к нам пришел? Ты ведь Ангел спасения? Ты ведь теперь не уйдешь от нас? Не оставишь нас одних? — робко спрашивала девочка.

Весело засмеялся юноша наивности ребенка, пожал трепетную ручку, поласкал головку ребенка и ответил: