"Две жизни" (ч.III, т.1-2)

— Да нет же, не солнце, а женщина, которая горела в доме со своими мыслями-образами, и эти живые мысли меня убили. Где же я теперь? Да, да, я вас знаю и… вот этого Геркулеса. Остальных никогда не видел. Но пощадите! Неужели же вы проделываете надо мной гипнотические опыты вроде Франциска?

— Я был бы по меньшей мере полубогом, если бы мог оставить вас в гипнозе столько часов, сколько вы мирно проспали, и сохранить вам жизнь. Понаблюдайте себя. Вы называете Левушку Геркулесом. Но, по-моему, Геркулес — это вы, если судить по той силе, с которой стучит ваше сердце и переливается в жилах кровь.

— Да, я действительно точно вернулся к тому давно прошедшему, когда мне было двадцать лет. Я чувствую совсем необыкновенный для меня прилив сил.

— Вот поэтому не тратьте времени напрасно, вставайте и начинайте новую трудовую жизнь. Левушку вы уже знаете, а это мои близкие друзья — Никито и Бронский. Пока этого довольно для первого знакомства. Вы будете еще иметь время узнать о них больше. Сейчас знайте о них, что они такие же близкие вам, доброжелательные люди, как и все те, с кем я познакомлю вас здесь. Влезайте в халат, что вам дает Никито, и бегите в ванную.

— Все это более нежели странно, доктор И. Что вы — доктор И., это я ясно сознаю.

Что я силен, точно молодой, мне не менее ясно. Что… я хочу есть, как будто я дня три не ел, а не вчера вечером лег спать, это мне тоже более чем ясно. Но вот почему во всем моем теле зуд, точно меня обглодали москиты, почему я весь такой липкий, точно я всю жизнь не мылся, этого я не постигаю, просто возмущаюсь, — разводя руками, говорил Зальцман, и голос его, точно голос оперного певца, гремел.

Он сам это заметил, снова с удивлением взглянул на И. и продолжал: — Что же это такое будет дальше? Я говорю сейчас, как привык говорить всегда, а выходит у меня какое-то львиное рыкание. Я не смог удержаться и залился смехом. Бронский, очевидно давно сдерживавший смех, раскатился пуще моего.

— Извольте видеть, этот Геркулес со своим приятелем Зевсом меня на смех поднимают, а я уверяю вас — дайте этому великану бороду, и выйдет подлинный Зевс.

Никито, улыбаясь, предложил профессору пройти скорее в ванну. Я и Бронский, поклонившись Зальцману, просили у него прощения, уверяя, что нам и не снилось над ним смеяться, но что моей смешливости еще не положен конец, и она, охватив меня, заражает всех.

Зальцман пристально посмотрел на меня, точно забыл обо всем, и со вздохом сказал:

— Вы юны. Ах, как вы юны! Если бы мне было столько лет, как вам! Как много я бы мог еще сделать, как ужасно, что жизнь так коротка. Только едва подумал всерьез, что-то понял, как уже все кончено, пришла старость, и труд не выполнен до конца.

— Полноте, вам ли говорить о старости, когда сердце бьется и вопит: "Я молод, силен, хочу трудиться". Идите же в ванну, смойте с себя пыль пустыни, как вы думаете, и липкий пот ее жары. Ваши новые друзья помогут вам одеться по-нашему, что вам будет гораздо удобнее. Возвращайтесь омытым и переодетым и ешьте ваш ранний завтрак. Оглянитесь, наша короткая ночь уже минула, уже занимается заря, — сказал И., и лицо его ласково улыбалось, но улыбались одни уста, а взгляд был глубоко сосредоточен и серьезен.

Мы вышли вместе с Зальцманом из комнаты, Никито шел впереди, указывая нам дорогу. Когда я судил о домике по его внешнему виду, я никак не предполагал, какой он поместительный и комфортабельный внутри. Дойдя до комнаты с круглым бассейном, куда бежала вода из пасти льва прямо через стену, профессор, оглядывая комнату, прошептал:

— Как все не по-европейски, как не по-европейски.

Он нехотя сбрасывал с себя одежду, но, как только вошел в теплую воду бассейна, рассмеялся в полном удовольствии и принялся плескаться в прозрачной воде.

— Никогда не воображал, что ванна может быть таким блаженством.

Это его последнее слово напомнило мне о духовном блаженстве, так недавно испытанном мною, и я подумал, скольким людям я глубоко обязан за те духовные ванны, в которые я погружался за это долгое время, начиная с моего знакомства с Али и пира у него.

— Бог мой! Что такое? Почему вдруг вода бежит такая грязная? Где-нибудь в этом водопроводе что-то случилось! — вдруг услышали мы вопль профессора.

Но вода продолжала бежать такой же чистой и прозрачной, как и сначала, вокруг же профессора она действительно была неприятного бурого цвета. Заметив это, Зальцман снова возмущенно сказал:

— Это не водопровод, это мыло ваше восточное такое безобразное.

Никито подошел к бассейну, взял из рук Зальцмана мыло, намылил им свои руки и показал их ему в белоснежной пене.