Двенадцать детей Парижа

Иоаннит проехал мимо разграбленных магазинов и зловонных пирамид из мертвых тел на мосту Норт-Дам, пересек Гревскую площадь, где лилось рекой вино и кувыркались акробаты. В тени, разморенные жарой и вином, разлеглись вооруженные ополченцы. Не похоже было, чтобы они участвовали в резне. Воинственно настроенные были где-то в других местах, бродили по лабиринту улиц, забыв о дисциплине и движимые лишь ненавистью. Среди них не было настоящих солдат, за что гугенотам нужно было благодарить Бога. Настоящие солдаты справились бы с работой гораздо лучше.

Словно в подтверждение этого – хотя ополченцы старались, как могли, – мимо него к Сене прогрохотала телега, доверху набитая трупами недавних жертв. Кровь просачивалась через многочисленные щели, плескалась через задний и передний борта. Тела были сложены в виде пирамиды – вверху лежали преимущественно младенцы и дети.

Тангейзер не останавливался.

На Рю-дю-Тампль не обнаружилось ни штукатура Эрви, ни его сменщика. Свернутая цепь висела на крюке, вбитом в стену. Два дома были разграблены – утром они еще оставались нетронутыми, – а рядом лежали окровавленные груды тел, ждущих, когда их уберут. Возможно, Ла Фосс составил новый список взамен сожженного. Матиас приближался к церкви Сен-Сесиль, чувствуя, как давит на плечи, смешиваясь с послеполуденной жарой, бремя того, что ему еще предстоит.

Его захлестнула ненависть ко всему на свете. Даже к жене. За то, что приехала в Париж. За то, что умерла. От мысли, что придется быть вежливым с Ла Фоссом, он совсем пал духом и с радостью воспользовался предлогом отложить визит в церковь. Мертвым терпения не занимать. Карла подождет.

Двери часовни были открыты, словно приглашали войти, и госпитальер, проезжая мимо, заглянул внутрь. В конце прохода горели две группы свечей. Между ними на покрытом белой простыней настиле стоял гроб. В храме никого не было. Тангейзер словно оцепенел, радуясь, что ничего не чувствует. Он вышел из часовни и поехал к особняку д’Обре.

Единственным, что изменилось на разбитом фасаде, был труп Симоны. Ее тело цвета свечного воска с мраморными прожилками по-прежнему висело на шнуре, привязанном к щиколотке. Руки и пальцы распухли и стали похожи на пурпурные трубы. Вокруг ран и отверстий тела копошились зеленые блестящие мухи. Тангейзер заставил недовольную Клементину приблизиться к двери и заглянул через порог.

Черная масса в коридоре была вспахана отпечатками ног и кишела насекомыми, откладывавшими яйца. Тело Алтана Саваса лежало на прежнем месте. Крысы грызли серое мясо в тех местах, где с ног и рук была срезана кожа. Матиас не видел причин торопиться с похоронами друга. Это подходящая могила для воина. Он прочел заупокойную молитву, салат аль-джаназа.

– Грегуар! – позвал рыцарь после этого.

Потом он крикнул еще раз. Ответа не было.

Тангейзер свернул в переулок, который вел к саду за домом. Тут тоже ничего не изменилось. Пятна на открытой двери стали черными под лучами солнца. Матиас окликнул мальчика еще раз, потом еще, но ответа так и не получил.

Он задумался. Прошло уже больше трех часов, как Грегуар расстался с Юсти. Иоаннит не верил, что слуга бросил его, хотя имел на это все основания. Все остальные версии его исчезновения – по большей части мрачные – имели равную вероятность. Мысли путались, грудь наливалась свинцовой тяжестью. Тангейзер не мог заставить себя сдвинуться с места. Во влажном воздухе разносился женский плач, но стоило ему пожелать, чтобы голоса смолкли, как плач прекратился, словно голос Карлы вырвался из сна, а затем вернулся назад. Кричала ли Карла прошлой ночью? Конечно. Он слышал такие крики в разных уголках мира, и конца им не будет никогда. Рыцарь устал от горя. Оно повсеместно, как грязь, а стоит и того меньше, в том числе и его собственное. Он просто устал.

Увидев тюфяк Алтана Саваса, Матиас спешился.

Он оставил Клементину лакомиться капустой и подтащил матрас к задней стене сада. Потом иоаннит лег в тени, и его тело застонало от благодарности. Конечно, нельзя было исключить, что ему перережут горло, но если это сделают аккуратно, такая перспектива даже привлекала мужчину. Он закрыл глаза.

Проснулся Тангейзер от того, что Клементина перестала хрустеть капустными листьями. Перекатившись на четвереньки и сжав в руке кинжал, он окинул взглядом сад. Никого. Потом рыцарь проследил за взглядом лошади, которая смотрела в переулок, и увидел уродливую собаку с золотой цепочкой на шее. Вслед за ней показался и Грегуар. Его босые ноги, а также штаны – некогда красные – и рубаха были испачканы парижской грязью. Он улыбнулся, и его лицо словно раскололось пополам, так что Матиас едва сдержал желание отвернуться. Однако он тоже заулыбался в ответ, и его улыбка была искренней. Потом госпитальер поднялся на ноги.

– Приветствую тебя, Грегуар, вернувшийся с войны! – торжественно объявил он.

Юный лакей подбежал к нему и остановился перед Клементиной. Кобыла обнюхала его голову.

Иоаннит отнес спонтон к дому и прислонил к стене.

– Как Юсти? – спросил Грегуар.