Двенадцать детей Парижа

Рыцарь зашагал по луже крови, которая липла к его сапогам, словно красная грязь, и пронзил копьем сердце стоящего на коленях человека. Из толпы гугенотов донесся крик – истошный крик женщины, потерявшей единственного мужчину, которого она любила. Матиас уперся ногой в грудь убитого и выдернул копье.

Потом он повернулся и посмотрел на собор, пытаясь понять зашифрованный в нем загадочный текст. Тангейзер слышал рык Зеленого Льва[22], и ему самому хотелось рычать от ужаса собственного падения – он понимал, что это значит. Петрус Грубениус рассказывал ему и, более того, пытался убедить его посвятить жизнь этой истине. Этому посланию, настолько необычному, что записать его можно было только алхимическим кодом, таким таинственным, что лишь немногие из живущих были в состоянии прочесть его, а еще меньше – руководствоваться им.

Единственное проявление мудрости, достойное мудреца, это сострадание.

Сострадание к презираемым и брошенным.

Сострадание к жертвам сильных.

Все другие пути, даже самые блестящие, ведут только к пустоте и глупости.

Матиас мог бы убить как минимум восьмерых, а учитывая слабую подготовку милиции, даже больше, человек двенадцать, а может, и все тридцать, хотя после восьмого трупа даже у этих ослов хватило бы ума обратиться в бегство, спасая свои жизни. Не глядя, иоаннит оценил расстояние до капитана, который должен был стать первым. А если остальные не побегут, а останутся, чтобы драться, тем лучше. Паперть – самое подходящее место, чтобы признать крах всей своей жизни, никчемность своей души и подтвердить свои притязания на вечное пламя преисподней.

«Я схожу с ума, и мне это нравится», – подумал госпитальер.

Цокот огромных подкованных копыт возвестил о приближении Клементины.

Тангейзер снова повернулся и увидел, что Грегуар смотрит на открывшуюся его взору картину: хозяин, стоящий по щиколотку в крови, со стекающими по древку копья алыми каплями, рядом с грудой тел, рядом со свидетельством чудовищных преступлений. Рыцарь увидел улыбку своего лакея, обнажившую его десны, которые блестели от вытекающей из ноздрей отвратительной слизи. Мальчик улыбался только потому, что был рад видеть его – и всё. Ему безразлично, что натворил его господин. Он любил Матиаса. Улыбка Грегуара вернула госпитальеру рассудок. Он с удивлением осознал, каким близким другом стал ему этот мальчик. Осознал, скольким обязан ему, и устыдился.

Мальтийский рыцарь сунул копье с широким лезвием владельцу. Тот отпрянул и закрылся руками, копье с лязгом упало на камни мостовой. Грегуар повернул кобылу так, чтобы хозяину было удобно вставить ногу в стремя и вскочить в седло. Тангейзер посмотрел сверху вниз на побледневшего от ужаса Юсти и задумался, как долго еще продержится этот парень. Жестом он приказал ему взяться за стремя, и гугенот подчинился.

Затем Матиас посмотрел в глаза капитану Гарнье, который видел все произошедшее – быстроту и точность смертельных ударов рыцаря, его безумную ярость. В этот раз Гарнье заморгал. Иоаннит медленно обвел взглядом остальных зрителей. Если кто-нибудь из них и узнал Тибо, что маловероятно, за него никто не заступился. Капитан дважды подумает – как и все они, – прежде чем становиться у него на пути. В конечном счете молодой шпион сослужил ему службу.

– Вы не останетесь посмотреть, как отправляются в ад другие еретики, шевалье? – крикнул капитан.

– Я убивал врагов короля, когда вы все еще лежали в своих постелях, и, в отличие от этих жалких горожан, они были вооружены, – ответил госпитальер.

Бородач дернулся, словно от пощечины, но потом почтительно поклонился:

– Мы все делаем богоугодное дело, ваша светлость, во всем городе.

– Эта земля была посвящена Богу еще в те времена, когда человек не открыл для себя огонь. Эти камни – священный центр. Парижа, Франции и, возможно, всего мира. По мнению многих философов, согласно закону божественной симметрии, вполне вероятно, что под нашими ногами находится коническая вершина самого ада, – заявил Матиас.

Это предположение было встречено испуганным вздохом толпы.

– Озеро огня под нами еще не переполнилось. Но на этом необычном месте все мы должны опасаться, что кровавая жертва, которую мы приносим, предназначена неизвестным богам, поскольку несомненно одно: если подобная жертва предназначается Иисусу Христу, она застрянет у Него в горле, – добавил рыцарь.

Толпа стала понемногу отступать с площади – нерешительно, будто нащупывая тропинку в ядовитом болоте. Гарнье поглаживал бороду испачканными в крови пальцами.