Двенадцать ночей

– Еще не пришли, – сказал Вилли и открыл перед девочками еще одну крохотную дверь – такую маленькую, что Кэй на секунду усомнилась, что он сможет через нее протиснуться. Дальше начали подниматься, Элл впереди, по каменным, сильно истертым и как бы прогибающимся ступеням узкой винтовой лестницы. Кэй считала шаги: семнадцать снизу доверху.

Высокая капелла, куда вывела лестница, была, показалось вначале, вся построена из цветного света: не только стены раскатывались каскадом, где сменяли друг друга насыщенные оттенки синего и красного, но и сам воздух был будто напитан цветом и сиял в теплых лучах неизвестно откуда взявшегося солнца. Потолок в этой продолговатой и узкой капелле был выше некуда. Со всех сторон – огромные витражи, через которые вливался свет. Девочки поворачивались туда и сюда, вбирая в себя тепло и бархатистую роскошь воздуха; их руки праздно висели по бокам, но глаза, уже не слезящиеся от резкого зимнего ветра, блестели зачарованно и изумленно. Изысканно сработанные каменные колонны создавали вдоль стен почти кружевной рисунок и продолжались уходящими далеко ввысь ребрами потолочного свода; кое-где гладкий поток прерывался каменным орнаментом или небольшим дефектом, но в целом возникало ощущение подвижности, легкости, гибкого изящества и мощи, которыми словно бы дышало здесь противоборство света и камня.

– Сент-Шапель, – сказал Флип, ринувшись к девочкам с дальнего конца капеллы, где он до этого заглядывал в еще один лестничный колодец. – Обычно здесь не протолкнуться от туристов, но сейчас рождественские праздники, пусто. Это старинная королевская капелла, построенная при Капетингах…

– И тихое место среди зимы, очень удобное для спарагмоса, – закончил Вилли.

Кэй перестала крутить головой.

– Почему здесь? – спросила она.

– При разъятии нежелательны помехи со стороны, – ответил Вилли. Рацио и Флип совещались шепотом поодаль; Фантастес шарил в своем мешке. – Чтобы добраться до первопричин чьего-то бытия, нужно размотать назад, расплести множество историй, и это может занять немало часов даже у самого искусного расплетчика. Поэтому важно уединение. К тому же такое большое замкнутое пространство всегда усиливает эффект воображения.

– Нет, – настаивала Кэй. – Я спрашиваю, почему здесь? Почему Париж? Почему они привезли его сюда? Если мне это предстоит – мне надо знать.

Вилли поморщился.

– Со вчерашнего дня я почти только об этом и думаю, Кэй. Может быть, это случайный выбор.

– Нет. Не случайный.

Вилли посмотрел на нее глазами ребенка, которого застали за кражей конфет.

– Я знаю. Возможно, Гадд старается увести нас подальше от горы, подальше от Вифинии. Я думаю, он старается помешать нам созвать Тканьё.

Кэй бросила на Вилли нечитаемый взгляд.

– Или подбивает нас на что-то, – сказала она.

Ее плечи обмякли. Что я делаю?

– Готова? – спросил он.

– Готова, – ответила она. Я не готова.

– Ты не готова, правда же? – Вилли положил руки ей на плечи и улыбнулся с таким необъятным сочувствием, что Кэй охватило желание броситься ему на шею. – Ты не обязана это делать, – сказал он, ероша ей волосы. – Может быть, это не лучшая идея.

Кэй отстранилась от него.

– Я уверена, Вилли. Я знаю, как потерять себя. Готова или нет – тут это роли не играет.

Фантастес подошел к ней с пучком сухих листьев в руке. Кэй опустила взгляд к полу. Между их ступнями на каменном полу были изображены два волка, приглядывающиеся к гнезду с тремя яйцами. Сверху – летящий гусь.

– Тебе нужно выбрать один, – мягко промолвил Фантастес, приглушив всю резкость, какая была в его звучном басе. – Я бы выбрал для тебя, но только тому, кто намерен раскрепостить свое воображение этим листом, может быть ведомо, какой для него правильный.

– Как я узна́ю? – спросила Кэй.

– Смотри на них и думай о предстоящем. Может быть, ты даже не будешь знать, что́ ты знаешь и почему. Но лист возьмешь.

Кэй посмотрела на большие, в жилках, оливково-зеленые листья, которые Фантастес разложил веером. Они немного походили на листья лавра, росшего в большом глиняном горшке у них за домом, но были крупней, более округлой формы и, даже высушенные, более насыщенного зеленого цвета, и на них млечно выступали беловатые жилки – как пенистые линии прибоя, пришло ей в голову. Кэй необходимо было найти отца, а для этого сделать его мысли своими… не мысли, нет. Сделать своими его грезы и видения, приобщиться к его лихорадке, пройти путь его исступления. Кое-где на листьях жилки выступали сильней, чем в других местах, и Кэй чудилась в их молочной белизне пена на губах беснующегося сумасшедшего. Она стала ощупывать листья, трогая рубчики жилок, ведя вдоль них пальцами, задерживаясь около узелков, где эти сосудики осязались наиболее явственно. Лист, у которого позвоночник был самым толстым на ощупь – хотя имелись листья и покрупнее, – она взяла двумя пальцами и вытянула почти не глядя.