Двенадцать подвигов Рабин Гута

Немертея также начала всхлипывать, безуспешно пытаясь гладить руками головы обоих рыдающих греков. Гомер, глядя на эту троицу помутневшим взглядом, закрыл рот ладонью и принялся что-то невнятно бормотать себе под нос. Видимо, вдохновенный неутешным плачем, сочинял душераздирающую сцену отбытия Одиссея из Итаки. Следом за ним загрустил и Попов, вспомнив о несправедливо забытых дома рыбках и проклятом эльфе, который сам ни хрена не может сделать, а лишь гоняет других по всякому захолустью. Рабинович растерянно принялся тереть лоб и молчал, недовольно обводя взглядом свихнувшуюся компанию. Но когда и Мурзик принялся подвывать в такт всхлипываниям плакальщиков, омоновец дольше все это безобразие терпеть не стал. Подойдя к Гераклу, он отвесил ему подзатыльник, оторвал сына Зевса вместе с Анхиосом от девицы и, держа обоих на вытянутых руках, поинтересовался:

– Может, хватит? Или кому-то у чайника носик свернуть?

Казалось, ни жрец, ни тем более Геракл не услышали этих слов. Оба продолжали всхлипывать, и Анхиос, болтаясь в воздухе, протянул руки в сторону растрогавшей его Немертеи. Жомову пришлось хорошенько встряхнуть дедка, и только тогда к жрецу вернулся дар речи. Помотав головой, он проговорил:

– Ох, и пристыдила ты старика, дочушка! И срамно бы мне такие слова от девицы слышать, да ведь правду ты говорила. Истую правду! До того горькую, что теперича хоть в петлю влазь. А уж если кто и сможет добиться справедливости от Зевса, так окромя тебя некому. Если кому и суждено найти громовержца, так пусть это будешь ты, – старик еще раз шмыгнул и посмотрел на омоновца снизу вверх. – Отпусти меня, воин, и скажи спасибо титаниде. Без нее вы и пытками не заставили бы меня помогать вам.

– А вот это еще не факт, – буркнул Жомов и выронил жреца из рук.

Тот свалился вниз, загремев костями по мраморному полу. Пару раз всхлипнув, видимо, для поддержания нужного тонуса, Анхиос похлопал себя по щекам и побежал за благовониями. Вернувшись назад, он запалил их и принялся завывать себе под нос какую-то тарабарщину, окуривая благовониями оракула. Сеня для истории пытался разобрать, что говорит старик, но единственными понятными словами в его речи были «Аполлон», «Пифия» и «твою мать…» Правда, было ли последнее ругательством или просто констатацией факта, понять Сеня так и не смог. Наконец Анхиос замолчал и повернулся к путешественникам.

– Спрашивайте, – приказал он. – Но помните, у вас есть право только на три вопроса!

– Где нам найти Зевса? – сделав шаг вперед, спросил Рабинович, решив, как всегда, взять инициативу в свои руки.

Задав вопрос, Сеня застыл, с любопытством ожидая, что же сейчас произойдет. А ничего и не произошло! Как лежал камень с граффити у ног статуи Аполлона, так и остался лежать. Не взлетел, не разломился. Рта и глаз у кирпича-переростка не появилось. Несколько секунд Рабинович напряженно ждал, сдерживая желание чихнуть, засвербившее у него в носу из-за мощного аромата благовоний, чем-то напомнивших кинологу запах родной слезоточивой «черемухи». А когда Сеня уже собрался накрыть старика отборной милицейской лексикой, неожиданно завибрировал пол под ногами. Рабинович посмотрел по сторонам, ища глазами дверь, в которую каждый благоразумный человек выскакивает во время землетрясения, но убежать не успел – камень заговорил человеческим голосом!

– Если бодливый козел о скалу лоб ударом расквасит, станет ли враз он мудрее Афины великой? Нет, отвечаю! Но чудо вдруг станет возможным, если сумеет он птицею прыгнуть над Стиксом.

Оракул замолчал, и в храме жомовской дубинкой нависла тишина. Несколько секунд путешественники напряженно ждали продолжения пророчества, но вместо этого мелкая дрожь пола стала ослабевать, а затем прекратилась совсем. Ошарашенный таким ответом Рабинович удивленно обернулся к друзьям. Попов покрутил пальцем у виска, глядя на разукрашенный примитивной резьбой кирпич, а Ваня упер руки в бока.

– И что это за херня? – грозно поинтересовался он у Анхиоса.

– Не херня, а пророчество, – буркнул тот. – И вообще, с дурацкими вопросами ко мне не приставайте. Я за Пифию не отвечаю. Она всегда говорит то, что считает нужным. А уж как ее понимать, это ваше личное дело, – жрец перевел взгляд на Рабиновича. – Так, еще будут вопросы? Или мне заканчивать сеанс громкой связи?

– Вот дурдом! – фыркнул Сеня. – Ладно, попробуем что-нибудь попроще… Эй, Пифия, твою мать, хоть как пройти к Олимпу, сказать можешь?

В этот раз ждать ответа так долго не пришлось. Почти сразу после реплики Рабиновича пол под ногами путешественников вновь начал дрожать, отзываясь зубодробительной вибрацией в суставах, а затем тот же утробный голос произнес:

– Там, где туманы скрывают приметы былого, тлен лишь и прах остаются сынам Немезиды. Сердцем искать им придется дорогу к победе, разум дежурному сдав, как всегда, на храненье.