Двенадцатая дочь

Тыц-тыц-тыц, ура! Приподняв волевой подбородок, я энергично профигачил по живому коридору, образовавшемуся в толпе. Клево, когда ты ветеран финской войны. Все тебя уважают! И только шепот, как волны, расходится за спиной:

— Ух ты! Ярый, злой, налетчивый…

— А талантище какой…

— А очи зыркают!

— Не-ет, на скомороха не похож… Кудесник, чистый кудесник…

— Волхв! Небось, самому Траяну сродственник!

— А вон гляди, под рубахой… Видишь, крылья спрятаны?

Под аккомпанемент восторженных реплик и впрямь летелось как на крыльях — мы с Гнеданом, задрав носы и благосклонно улыбаясь, пробежали по комнате и — шмыг! Скрылись за очередной дубовой дверью.

Ой! Я замер, чтобы не оступиться. Дверь захлопнулась и мы разом очутились в пасти у негра. Хоть глаз выкуси. В смысле выколи.

— Имя! — гаркнул из темноты недобрый металлический голос. Братцы мои! Голос был крутой и мрачный. Испытывая легкий шок, я замер, тараща брукалы во мрак. Больное воображение услужливо нарисовало грандиозный образ невиданного стража — огромного рыцаря… или нет: мощного робота-андроида, притаившегося где-то здесь, в темной комнате, и пристально сканирующего меня своими инфракрасными сенсорами…

— Назови свое имя! — раздраженно повторил невидимый Некто. — И не вздумай лгать, ибо мне открыта вся правда под солнцем!

— Меня зовут Винни Пых, — внезапно брякнул я. — Я пришел с миром.

— Кто твой спутник?

— Это… маленький Пыхтачок, — подумав, сказал я. — Он маленький, но классный.

— Не имеешь ли зла за душой? — пророкотало во мраке, гулко резонируя под невидимыми сводами затемненной залы. — Открой свои помыслы.

— Гм. Что ж. Вы сами просили, — вздохнул я. — Внимание, открываю помыслы: в настоящий момент по-честному очень хочу писать, а также плевать в потолок, околачивать дурака, валять груши, есть белые мюнхенские сардельки, пить пиво, бить жидов, спасать Россию, говорить «нет» наркотикам, курить траву, овладевать блондинками сзади, овладевать блондинками спереди, овладевать…

— Хватит! — взревел загадочный Некто. — По какому делу?!

— По личному! — огрызнулся я. И добавил: — А у вас, кстати, шапка горит.

— Ах! Шапка горит! — в ужасе выдохнул голос; резко просветлело — в комнату вбежали слуги с факелами, и моему неприязненному взору предстал маленький и тотально лысый человечек, сидевший у дальней стены за длинным столом, заваленным хлопьями бересты. Видимо, это был секретарь-психолог, изучавший посетителей и направлявший их по нужному маршруту (за спиной у него виднелось десятка два разноцветных дверей).

— Ну вот… Ничего не горит… — обиженно захныкал лысый, вертя в руках потертую шапчонку. — Как не стыдно обманывать?

— Послушайте, любезный! — жестко произнес я, приближаясь многообещающе, как ковбой к Дикому Западу. — Мне некогда отвечать на глупые вопросы. Как пройти в спальню боярской дочки?!

— К боярышне?! Зачем?! — в ужасе прошептал секретарь, роняя шапочку

— У меня назначено! — заверил я. — Я — настройщик балалаек. Боярышня просила настроить любимую балалайку.

— Вторая дверь ошую, — пролепетал секретарь. — Только все равно не пустят. Боярышню охраняют наемники. И десятники Кречета…

— Меня ничто не остановит! — нахмурился я. — Балалайка должна быть настроена любой ценой! Искусство требует жертв, коллега! Главное — вы должны верить в наш успех! Вперед, мой верный Гнедушка!

И мы рванулись дале, едва не сорвав с петель нужную дверцу.

Узкий коридорец, всласть поизвивавшись под землей, вдруг лихо взлетел на добрую дюжину ступенек и — ух ты! превратился в широкий светлый рундук с окнами по правую руку. Гнедан бежал чуть позади, ритмично дыша и глухо матеря судьбину. Я пыхтел, стиснув зубы, и слушал бульканье мыслей в мозгах: сейчас-сейчас… уж очень скоро я доберусь до Метанки!

Вы думаете, я спешил разбираться с этой выдрой? Ревновать и плакать? Ошибаетесь. Плохо вы меня знаете, милые читатели. Да мне — плювать на нее. Плювать с гигантской эйфелёвой колокольни. Не хочу вообще ничего общего иметь с этой развратной верблюдятиной. С неблагодарной сволочью, которая с радостным визгом подстилает себя под первого встречного мужика в доспехах, лишь бы ее медом накормили!

Я не разбираться бежал, а дело делать. Колдовать. Свои ребята попросили. А я для ребят на все готов. Я ребят давно знаю, а жабу эту зеленоглазую — всего несколько дней. Конечно, парни правы: нежить она. И совсем поэтому не жалко. Пусть Куруяд ее хватает, пусть прилипает к ней, чтобы все видели, какая она продажная дура.