Дверь с той стороны (сборник)

Устюг мог бы ответить, что перед походом его отстранили и теперь не вправе требовать ответа с него. Но это было бы ниже его достоинства.

– Я все объяснил.

– Нет! Вы, весь экипаж, оказались несостоятельными, потеряли контроль над кораблем и боитесь сознаться в этом! Вы лишили нас надежды, лишили жизни! Вы убили нас!

Последние слова были обращены ко всем: людям надо было как-то выразить обуревавшие их эмоции. И они вскочили, сжимая кулаки.

– Верните нас к Земле! – крикнул Нарев. – Или хотя бы в нашу Галактику!

– Штурман уже объяснил вам, – ответил Устюг, не повышая голоса. – Мы никуда больше не можем и не сможем вернуться.

– Потому что вы совершали действия не подумав, к чему они могут привести. И за это мы будем судить вас! – Нарев неожиданно нашел нужную формулировку. – Весь экипаж!

Он повернулся к остальным, ища поддержки. Петров стоял ближе всех к нему. Старик покачал головой:

– Судить можно лишь тогда, когда есть законы. У нас их нет.

– Да это же формальность! – с досадой проговорил Нарев. – Законы… Где их взять? Кто будет с ними возиться?

– Разработкой законов мог бы заняться я, – сказал Петров с достоинством. – Я всю жизнь уважал законы и думаю, что понимаю их дух.

– Считаю, – высокомерно сказал Устюг, – нам здесь больше нечего делать.

Он направился к выходу, высоко подняв голову и четко печатая шаг. Луговой последовал за ним.

После их ухода несколько секунд стояла тишина. Ее нарушил голос Милы, негромкий и дрожащий.

– Значит, теперь мы уже совсем никуда не вернемся, – медленно проговорила она. – Я больше не увижу сына, да? Значит, нам должны разрешить иметь детей здесь. Кто теперь тут разрешает, вы? – Она смотрела мимо Нарева, но обращалась к нему. – Значит, вы должны позволить.

– Ну, видите ли… – пробормотал Нарев, смешавшись.

Мила положила руки ему на плечи.

– Вы говорили, что любите меня. Тогда вы понимали, что я не могу без сына. – Она говорила все быстрее, но по-прежнему четко, ясно выговаривала слова. – А его нет. Может быть, у нас с вами будет ребенок? Вали я не хочу больше – он не любит детей.

Нарев стоял, охваченный растерянностью. Он не ожидал этого и не был готов ответить. Ему нужно было хоть несколько секунд, чтобы решиться, чтобы убежденно сказать: «Да, к чертям все запреты и пропади все пропадом, раз вы этого хотите…» И хотя слова эти уже складывались в его мозгу, он продолжал по-идиотски, растерянно и унизительно улыбаться, глядя мимо людей, как человек, уличенный в мелкой краже в гостях. Мила не стала ждать ответа. Она резко откинула голову, презрительно усмехнулась, пробормотала: «Трус, трус…» и повернулась к остальным, в замешательстве глядевшим на нее.

– Может быть, кто-нибудь другой смелее? Я хочу ребенка, он мне нужен, неужели вы не понимаете?

– Мила! – Крикнул несчастный Еремеев.

– Молчи, – равнодушно ответила она. – Из-за тебя я потеряла сына, я тебя ненавижу. Доктор! – крикнула она физику. – Может быть, вы разрешите нам?..

Зоя подошла сзади, мягко обняла ее, стала что-то шептать на ухо. Мила дико огляделась, сильно рванувшись, высвободилась из рук Зои и бросилась к выходу. Врач последовала за ней. Актриса заломила руки.

– Что вы делаете с нами, боже мой! – сказала она. – Что делаете! Но это не пройдет вам даром. Вы люди, почему же вы стараетесь жить, как червяки? Или вам так никогда и не понять, что любовь – не только часть постельного белья? Господи, почему все умные люди остались на Земле?

– Дети – это сложно, – сказал Петров, когда мужчины остались одни. – Это принципиальный вопрос.

– Почему женщинам вообще разрешают летать? – сердито спросил физик.

– Раньше вы как будто не возражали, – съязвил Нарев.

– Не отвлекайтесь, – попросил Петров. – Мы не успели еще прийти в себя, а проблемы уже возникают одна за другой. Так будет долго. И я не знаю, как мы с ними справимся.

Ранее существовала надежда; теперь ее не было.

До сих пор каждый из населения «Кита» являлся человеком со своей биографией, специальностью, опытом, своими родными, близкими и друзьями, которые далеко ли, близко ли, но существовали. Теперь ничего этого не оставалось, и все те бесчисленные коммуникации, что связывают человека с жизнью и дают ему силы жить, с утратой последней надежды на возвращение оказались прерванными. Люди лишились не только прошлого, которое всегда является частью полноценного настоящего, – они утратили, как им казалось, и самую возможность жить, потому что обычно люди под словом «жить» подразумевают не одно лишь физическое бытие, но сумму определенных условий, в которых и ради которых они поддерживают свое существование. А в этот комплекс условий непременно входят и работа, и близкие, и чувства, и среда обитания и, наконец, представления о будущем.

Сейчас все это ушло, и надо было либо создавать все заново, искать новый смысл, который смог бы опять придать жизни какое-то значение и ценность, либо умереть.