Дверь в зиму

Медицинская палатка. Справочный пункт. Шатер с надписью «Отдых для мам с детьми». Людей меньше, чем я ожидал. Все тихие, молчаливые, пришибленные общей бедой. Из будки тянет ароматом свежего кофе. Мужчина с картонным стаканчиком отошел в сторону, больше у окошка никого нет.

Не выдерживаю.

— Большой американо с сахаром, пожалуйста.

Сую деньги в окошко. Отдергиваю руку, стараясь не коснуться чужих пальцев. Жду, беру стаканчик: приятно теплый, шершавый на ощупь. Первый глоток. Божественно! Здесь всегда был чудесный кофе, даже война не смогла этого изменить.

Новый страждущий подходит к будке. Тянет руку с деньгами, касается моего плеча. Не знаю, что испытывает человек, в которого попала молния. Наверное, это похоже на то, что испытываю я.

Оборачиваюсь, понимая, что уже ничего не изменить.

Лицо незнакомца перечеркивают косые штрихи дождя. Навстречу им падают другие, чужие штрихи — крест-накрест, густой сеткой. Наши взгляды тоже скрещиваются, как два копья. Сквозь сетку я чудом ухитряюсь различить страшное: губы незнакомца начинают шевелиться.

Я никогда не встречал подобных себе. Оказывается, такие, как мы, узнают друг друга с первого взгляда. Сейчас он скажет…

Не хочу! Не хочу ничего слышать!

Не хочу ничего знать…

— Молчи!

Моя слюна брызжет ему в лицо. На моих щеках — брызги чужой слюны.

Он тоже кричит.

— Ты!..

— …ты!

Роняю кофе. Хватаю его за грудки. Он хватает меня.

Лязгают зубы.

— Молчи!

Нож! У меня в кармане нож…

Первый

Еще секунда, и мы бы схватились с ним, вторым, в откровенном, первобытном, убийственном безумии. Я бы кинулся на него, не позволяя второму открыть рот, произнести хотя бы слово; он бы кинулся на меня, рыча одичалым псом, мы бы упали, я бил бы его головой об асфальт, хрипя и брызжа слюной; а может, это он бил бы меня головой об асфальт, какая, в сущности, разница…

Не знаю, откуда она взялась.

Сухая птичья лапка повисла у меня на рукаве. Вцепилась коготками: не оторвать. Другой рукой она держала за рукав второго.

Старуха. За восемьдесят, точнее не скажу.

Позже я не вспомню ее лица. Ни лица, ни одежды, ничего. Тогда мне казалось, что я запомнил все до мельчайшей черточки. Ан нет, не вспомню. Я уже говорил, что себе подобных мы различаем сразу? Ну вот, это было главным. Главным и невозможным: трое на одном вокзале?

Вот это — да. Остальное — чепуха.

— Не надо, — сказала старуха.

Поздно. Я дал ей заговорить. Мы дали ей заговорить.

— Не надо, мальчики. Все будет хорошо.

Кровь ударила в голову. Земля качнулась под ногами.

— Все будет хорошо, я знаю, — ее голос потрескивал от возраста, как дрова в печи. Шипел виниловой пластинкой, запиленной до полной ветхости. — Я точно знаю. И не спорьте со мной! Все будет хорошо, просто не сразу.

Она уходила, не оборачиваясь, не ожидая нашего ответа, согласия или протеста. Терялась, растворялась в толпе: сахар в бурлящем кипятке. А я глядел ей вслед, глядел, уже не видя старухи, и ждал, что она вернется, скажет еще что-нибудь, а может, отведет меня куда-то.

Куда?

Я пошел следом. Знал, что не догоню, не найду ее меж людей, и все равно пошел. Кофе? Бог с ним, с кофе. Я ускорял шаг, бежал мимо палаток, где поили чаем и раздавали горячий суп, мимо беженцев и волонтеров, местных и приезжих, огибал сумки, баулы, чемоданы, бездумно шарил глазами по черным витринам павильонов, где в мирное время меняли валюту, торговали пирожками, сигаретами, аксессуарами для мобильных телефонов; спотыкаясь, пересек трамвайные пути…

Мальчишка. Совсем мелкий, года три, наверное.

Он рыдал громко, самозабвенно. Утирал слезы кулаком, замолкал на краткий миг, набирал полную грудь воздуха — и снова заводил свой горький, отчаянный плач. Я присел рядом, зная, что этого нельзя делать. Иди прочь, кричал весь мой опыт. Не останавливайся!

— Потерялся? — спросил я.

Он сделал то, чего я боялся больше всего. Схватил меня за руку, изо всех своих невеликих сил сжал указательный палец незнакомого дядьки. Он тонул, а палец был единственным, что могло удержать его на поверхности темной беспощадной воды.

Зарыдал еще громче.

Меня накрыло. Накрыло так, как никогда в жизни.

— Все будет хорошо, — произнес я, не веря самому себе. — Маму потерял? Мама уже знает, уже ищет тебя. Вот, нашла, надо только чуть-чуть подождать. Совсем немножко, понял. Мама здесь, вот она…

Она вывернулась из-за киоска: встрепанная, красная, хватая воздух ртом.

— Антошка! Я кому велела стоять на месте!

Подхватила на руки, прижала: не оторвать.

— Ой, спасибо вам! Я на секунду отвернулась, а он… У нас вещи, рук не хватает: сумки нести, его держать! Только отвернешься, а он раз, и сбежал…

— Давайте помогу, — предложил я. — Где ваши вещи?

— Вон там, за киоском. Ой, спасибо вам…

— Куда нести?

— К церкви. Ой, я забыла… К святой Анне. А я вас точно не обременю? Такое время, страшно подумать…

— Нам по дороге. Несите Антошку, а я возьму вещи.

— Ой, у нас чемодан тяжелый…

— Ничего, он на колесиках. А сумка совсем легкая.