Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России)

А поворот к русскому сопровождался отворотом от еврейского. Среди этих первых еврейских: революционеров "у многих сложилось страстно враждебное и презрительное отношение к старому еврейству, как к какой-то паразитической аномалии"13. В 70-х годах "образовались ячейки еврейской радикальной молодёжи, которая во имя идеалов народничества стала также всё более отдаляться от своего народа... стали усиленно ассимилироваться и усваивать "русский национальный дух""14. До середины 70-х годов евреи-социалисты не считали нужным вести агитацию среди соплеменников, имея о них такую мысль: что евреи, ввиду всей их неземледельческой истории, непригодны для усвоения социалистических идей. Своих крестьян - у евреев не было. "Никому из еврейских революционеров в 70-е годы в голову не могло прийти, что надо работать только для всей национальности". Ясно, что - на господствующем языке и только для русских крестьян. "Для нас... не существовали труженики-евреи. Мы смотрели на них глазами обрусителей: еврей должен вполне ассимилироваться с коренным населением", даже ремесленников считали потенциальными эксплуататорами: ведь у них подмастерья, ученики. Не придавали значения и русским рабочим и ремесленникам как самостоятельному классу - но лишь если делать из них социалистов, тогда через них легче будет работать среди крестьян15.

Отдавшиеся ассимиляции - по самому положению своему и склонялись более всего к радикализму: на новообретенной почве у них не оказывалось прежних прочных консервативных корней.

"Мы готовились идти в народ и, разумеется, в русский народ. Мы отрицали еврейскую, как и впрочем всякую религию, жаргон считали искусственным языком, а древнееврейский язык - мёртвым... Мы были искренними ассимиляторами и в русском просвещении видели спасение для евреев... Почему же мы стремились работать среди русского народа, а не еврейского? Это объясняется нашим отчуждением от тогдашней духовной культуры русского еврейства и отрицательным отношением к его ортодоксальным и буржуазным руководителям, из среды которых мы... сами вышли... Мы полагали, что освобождение русского народа от власти деспотизма и гнёта владеющих классов приведёт также к политическому и экономическому освобождению всех других народов России и в том числе еврейского. И надо сознаться, что русская литература... привила нам также, в известной степени, представление об еврействе не как о народе, а как о паразитном классе"16.

Тут было и чувство долга к великорусскому народу. Была и "тогдашн[яя] вер[а] народников-бунтарей в возможность в близком будущем народного восстания"17. В 70-е годы "еврейская интеллигентная молодёжь..." "пошла в народ", в расчёте и своими слабыми руками подтолкнуть крестьянскую революцию в России"18. Как пишет Аптекман, Натансон, "подобно лермонтовскому Мцыри, "знал одной лишь думы власть, одну [ - но] пламенную страсть": этой думой было счастье народа, этой страстью была борьба за его освобождение"19. А сам Аптекман, по описанию Дейча - "крайне физически истощённый, маленького роста, с бледным цветом лица", "с резко выраженными национальными чертами лица", став фельдшером в селе, проповедовал крестьянам социализм через Евангелие20.

Этот поворот к опоре на христианство или к использованию его произошёл у первых евреев-народников не без влияния предшествующего кружка долгушинцев, которые прямо писали на перекладинах распятия - "Во имя Христа. Свобода, равенство, братство", и почти у всех у них было в ходу Евангелие. Аптекман пишет о себе: "Я потому и принял христианство - по глубокому моему сердечному движению, по любви моей к Христу"21. (He спутаем с мотивами Тана-Богораза, который в 80-е годы принял христианство, "чтобы избавиться от стеснений, которыми связывало его еврейское происхождение"22. Или с прямым притворством, как у Дейча, который на агитацию к молоканам пошёл в качестве "истинно-православного".) Но, добавляет Аптекман, "чтобы отдаться народу, совсем не требуется покаяния"; по отношению к русскому народу "покаянного чувства во мне и следа не было. Да и откуда оно могло родиться во мне? Скорее мне, как одному из представителей угнетаемой народности, следовало бы предъявить вексель к уплате, чем самому по какому-то фантастическому займу платить! Не видал я также этого покаянного чувства и у моих товарищей дворян, шедших со мною по одному пути"23.