Двести лет вместе. Часть I. В дореволюционной России

За век с лишним под русской короной еврейство выросло из 820 тысяч (с Царством Польским) до свыше 5 миллионов, ещё притом отдав эмиграции более полутора миллионов[1408], – то есть рост 8‑кратный от 1800 до 1914. А за последние девяносто лет рост был в 3,5 раза (1 млн 500 тыс.: 5 млн 250 тыс.) – тогда как население всей Империи за эти годы (и с приобретением новых областей) выросло в 2,5 раза.

Но в это время ограничения ещё оставались и питали в Соединённых Штатах антирусскую пропаганду. Столыпин полагал, что с ней можно будет справиться разъяснением, приглашением американских конгрессменов и корреспондентов – посещать Россию. Однако к осени 1911 ситуация обострилась к расторжению 80‑летнего устойчивого торгового договора с Америкой. Столыпин не знал ещё, что значит пламенная речь будущего миротворца Вильсона, что значит единодушие американского Конгресса. Но до расторжения того договора он не дожил.

Столыпин, давший своё направление, свет и имя предвоенному десятилетию России, – весной 1911, при озлоблении и кадетского крыла, и крайне правых, растоптанный законодателями обоих крыльев за закон о западном земстве, – был в сентябре 1911 убит.

Первый русский премьер, честно поставивший и вопреки Государю выполнявший задачу еврейского равноправия, погиб – по насмешке ли Истории? – от руки еврея.

Судьба средней линии.

Да ведь убивать Столыпина пытались семижды, и целые революционные группы разного состава – и всё не удавалось. А тут – гениально справился одиночка.

Ещё юный, несозревший ум, сам Богров не мог охватить в целом государственного значения Столыпина. Но с детства видел повседневные и унизительные стороны политического неравноправия, и был нажжён, от семьи, от своего круга, да и сам, – в ненависти к царской власти. И, очевидно, в тех киевских еврейских кругах, казалось бы столь идеологически подвижных, не возникло смягчения к Столыпину за его попытки снять антиеврейские ограничения, – а у кого, из более состоятельных, и возникло, то перевешено было памятью его энергичного подавления революции 1905–06 и раздражением за его усилия по «национализации русского кредита», открытое соперничество с частными капиталами. В кругах киевского (и петербургского, где зреющий убийца тоже побывал) еврейства действовало то всерадикальное Поле, в котором молодой Богров счёл себя вправе и даже обязанным – убить Столыпина.

Столь сильно было Поле, что позволило такое соединение: капиталист Богров-отец возвысился, благоденствует при этом государственном строе, Богров-сын идёт на разрушение этого строя, – и отец, после выстрела, публично выражает гордость за такого сына. Оказалось, что не совсем уж одиночкой был Богров: ему тихо аплодировали в тех состоятельных кругах, которые раньше оставались безоговорочно верными строю.

А этот выстрел, которым было подсечено выздоровление России, мог же быть совершён и в самого царя. Но убить царя Богров счёл невозможным: потому (по его словам), что «это могло бы навлечь на евреев гонения», «вызвать стеснения их прав». При убийстве же всего лишь премьер-министра, он предвидел правильно, такого не произойдёт. Но он думал – и горько ошибся – что это благоприятно послужит судьбе российского еврейства.

И тот же М. Меньшиков, сперва упрекнув Столыпина за уступки евреям, скорбит над ним: нашего великого государственного человека, нашего лучшего правителя за полтора столетия – убили! – и убийцей оказался еврей? и не постеснялся? да как посмел он стрелять в премьер-министра России?! «Киевский зловещий выстрел… должен быть принят как сигнал к тревоге, к большой тревоге… не надо мести, но нужен наконец отпор»[1409]

.

И что же произошло в те дни в «черносотенном Киеве», населённом множеством евреев? Среди киевских евреев в первые же часы после убийства возникла массовая паника, началось движение покидать город. Да «ужас объял еврейское население не только Киева, но и других самых отдалённых местностей черты оседлости и внутренней России»[1410]. Клуб русских националистов хотел собирать подписи о выселении всех евреев из Киева (хотел, но не собирал). Не произошло и малейшей попытки погрома. Председатель молодёжного «Двуглавого орла» Голубев призвал разгромить киевское Охранное отделение, проморгавшее убийство, и бить евреев, – его обуздали тотчас. Вступивший в премьер-министры Коковцов срочно вызвал в город казачьи полки (все войска были на манёврах, далеко за городом) и разослал всем губернаторам энергичную телеграмму: предупреждать погромы – всеми мерами, вплоть до оружия. Войска были стянуты в размере, в каком не стягивали и против революции. (Слиозберг: если бы в сентябре 1911 вспыхнули погромы, «Киев был бы свидетелем резни, не уступавшей место ужасам времён Хмельницкого»[1411].)

И погрома не произошло нигде в России, ни единого, ни малейшего. (Хотя мы часто, густо читаем, что царская власть всегда только мечтала и искала, как устроить еврейский погром.)