Двести лет вместе. Часть II. В советское время

Но и ещё иные настроения встречаем у несионистской и безрелигиозной, на три четверти ассимилированной еврейской интеллигенции. Из таковых женщина большого развития и широких политических интересов, Т.М.Л., высказала мне в Москве в 1967: «Ужасно было бы жить среди одних евреев. Самое ценное в нашем народе – космополитизм. Ужасно, если все соберутся в маленькое милитаристское государство. Для ассимилировавшихся евреев это совершенно непонятно». Я ей в ответ, робко: «Но для ассимилировавшихся евреев тут и проблемы нет, они ведь уже не евреи». Она: «Нет, какие-то гены в нас остаются».

Ключ – не в фатальности происхождения, не в крови, не в генах, а: чья боль прилегает ближе к сердцу: еврейская или коренной нации, среди которой вырос? – «Национальность не исчерпывается, увы, ни знанием языка, ни приобщением к культуре, ни даже привязанностью к природе и жизненному укладу страны. Она имеет другое измерение – общность исторической судьбы, которая для каждого человека определяется мерой его сопричастности к истории и судьбе собственного народа. Но если для других эта сопричастность дана изначально, то для еврея она, во многом, – вопрос выбора, и нелёгкого»[1559].

Пока что – ассимиляция явлена недостаточно убедительно. Все, кто предлагали пути ассимиляции всеобщей, – обанкротились.

Проблема ассимиляции сохраняется в своей трудной разрешимости. И хотя в мировом огляде процесс ассимиляции зашёл очень далеко, – из этого никак нельзя заключить, что он отменит диаспору.

«Стопроцентно ассимилированного еврея [даже] советская жизнь… не породила – такого, чтобы он был ассимилирован на самом глубоком, психологическом уровне»[1560]. – И заключает еврейский критик: «Куда ни бросишь взгляд, везде найдёшь в ассимилированной жидкости нерастворимый еврейский осадок»[1561]

.

Но отдельные яркие судьбы, но индивидуальные ассимилянты большой полноты – бывают. И мы в России – от души приветствуем их.

* * *

«Русский еврей… Еврей, русский… Сколько вокруг этого соединения-разделения пролилось крови, слёз, сколько нагромоздилось несказанных страданий, которым ещё не видать конца, и сколько здесь всё же было радости духовного и культурного роста… Было и осталось очень много евреев, которые подняли на свои плечи этот тяжкий крест: быть русским евреем и русским. Две любви, две страсти, два борения… Не слишком ли много для одного сердца? Да, слишком много. Но в этом и состоит фатальный трагизм этого двуединства. От слова не станется, и двуединство – всё-таки не есть единство. Здесь равновесие – не данность, а заданность»[1562]. – Это написано, оглядываясь на дореволюционную Россию из парижской эмиграции 1927 года.

Прошло полвека – и, оглядываясь из Израиля, другой русский еврей, чья жизнь прошла в России советской, говорит:

«Мы евреи, мы выросли в России, мы странный гибрид – русские евреи… О нас говорят: евреи по национальности, русские по культуре. Разве культура и национальность – это костюм на манекене…? Когда чудовищный пресс вгоняет один металл в другой, их потом нельзя разделить, даже разрезав. Нас прессовали под огромным давлением, десятки лет. Мои национальные чувства уже не имеют иного выражения, кроме как в моей культуре. Моя культура насквозь проросла моими национальными жилками. Разделите меня, мне тоже интересно узнать, какие клетки моей души окрашены в русский, какие в еврейский цвет? – Но было не только давление, не только насильственное сращение – было ещё и нежиданное сродство этих проникающих друг в друга начал в каких-то глубинных душевных пластах. Словно бы они дополняли друг друга до новой полноты: пространство временем, душевную широту – душевной глубиной, всеприятие – всеотрицанием; и была взаимная ревность об избранничестве. – Поэтому у меня нет двух душ – враждующих друг с другом, обезсиливающих одна другую, раздваивающих меня. Душа у меня одна… не двойственная, не раздвоенная, не смешанная – одна»[1563].

А из России ему:

«Я верю, что неспроста это получилось на путях России – этот контакт души иудейской и души славянской, что было тут какое-то предназначение»[1564]

.

От автора

В 1990 году, заканчивая «Апрель 1917» и приводя в порядок огромный материал, оставшийся за пределами «Красного Колеса», я решил представить часть этого материала в виде исторического очерка о евреях в российской революции.

Почти сразу стало ясно, что для понимания происшедшего очерк неизбежно должен отступить по времени, – и так он отступал, даже к первому включению евреев в Российскую Империю в 1772, с чего и был начат; с другой стороны, революция 1917 стала динамическим толчком в судьбе российских евреев, – и очерк естественно протянулся в историю послереволюционную. Так родилось и название: «Двести лет вместе».