Двоеверие (СИ)

– Покажи куклу, – велела Олеся. Ритка бросила облизывать липкие пальцы, схватила свою растрёпу и спрятала за спиной. Матери до её замарашки и дела не было, а вот Олеся приметила: больно кукла увесистая для тряпья. Значит Ритка в ней что-то спрятала.

– Нет! – замотала малышка нечёсаной головой. – Маля моя! Коли надо тебе, так сама себе сделай!

Олеся тяжко вздохнула, сестра совершенно забыла оседлый язык и некому было её научить. Старый скиталец скончался, его сын давно ушёл. У Олеси не оставалось времени заниматься с Ритой, хотя она пыталась возиться с ней, когда возвращалась из стаи. Но все вложенные в голову сестры знания на следующий же день вылетали в шумных играх и пустой беготне. Олеся потянулась в угол лёжки и отрыла под шкурами и тряпьём последний подарок, оставшийся после уроков скитальца.

Углы книги загнулись, корешок оборвался, на обложке остались отпечатки мелких Риткиных зубов. Присев поближе к сестре, Олеся раскрыла книгу на своей любимой странице. Она повела пальцем по поблёкшим строчкам и начала громко и чётко читать.

«Я узнал, что у меняЕсть огромная семьяИ тропинка и лесокВ поле каждый колосок…»

– Азмь оведал, ще у мене, есмь веляя семья, – начала переиначивать Ритка, но Олеся одёрнула её за руку и потребовала повторить правильно. Пока сестрица не повторила, как надо, дальше она не читала.

Речка, небо голубое —Это всё мое родное

– Речка, небо голубо… Речка, небо голубо… е. Энто… Это всё мово… Это всё моё, родно… е.

Это Родина моя,Всех люблю на свете я!

– Всех в любе на раде азмь! – протараторила Ритака так быстро, чтобы сестра не услышала, где она сжульничала. Но Олесю было не провести, особенно на той строчке, которую она ценила больше всего.

– Всех люблю на свете я! – повторила она, разделяя каждое слово. В стихах скрывались тёплые воспоминания, когда жизнь была легче, когда ещё оставалось место для чтения перед светильником и разговорам со старым скитальцем. Старик не только учил её читать и считать, но и многое рассказывал ей о жизни до Обледенения. Теперь даже не верилось, что раньше люди могли жить в домах, высотой до небес, быстро ездили на машинах, летали на кораблях, ходили по океану, и что стояла жара по три месяца – всё это звучало как сказка. Иногда Олеся пересказывала веды скитальца своей младшей сестрёнке. Но для Ритки они казались всего лишь красивыми байками. Ничего из историй скитальца она своими глазами не видела и своими ушами не слышала и не могла укусить.

Корабли давно не летали по небу и не ходили по океанам.

Пока Ритка разглядывала картинки, Олеся незаметно нащупала её куклу. В Мальке и правда лежало что-то увесистое, скорее всего из металла, и… острое. Но лучше прощупать она не смогла, мать вернулась в нору. С покрасневшим от спешки лицом, она схватила куртку и велела Олесе идти за собой.

– А у меня худая куртка, вся в дырах, срамна! Почто я за Олеськой донашиваю? – закапризничала Ритка. Мать шикнула на неё и накинула куртку на голые плечи Олеси. Они вышли из норы и быстрым шагом прошли по жилой межени к нижним тоннелям, и лишь тут Олеся вспомнила, что забыла завязать горловину мешка. Вот Ритка поживится, пока старшие не вернулись! Но вскоре мысли о еде выскочили у неё из головы. Вместе с матерью они спустились на глубину логова. Олеся заподозрила, что мать ведёт её нарочно к ведунье, чтобы просить не отправлять свою дочь на север. Но, не доходя до ведуньего логова, мать свернула в пустынный тоннель. Свет здесь горел в единственной норе. Когда Олеся зашла внутрь, она увидела трёх старух, трёх старших вест.

В молодости каждая из них подарила роду немало детей и именно к этим старухам прислушивались, когда племени требовался важный совет. Сама Ведунья звала их и расспрашивала, что думают жёны охотников, как с детьми на меженях, как ведут хозяйство чернушки, и, расспросив обо всём, почтительно отпускала. Непонятно, почему мать пришла именно к этим трём старым вестам и, главное, зачем привела к ним Олесю?

Нора была нежилой, костёр разожгли здесь только по случаю. На дощатом полу лежали упругая подушка и шкура. Мать, ничего не объясняя, скорее начала раздевать Олесю.

– На кой энто? – забеспокоилась та, нарочно спросив по-подземному, чтобы и весты услышали, но старухи обсуждали между собой какое-то дело. Олеся заволновалась и вспомнила, что мать иногда говорила о них, как о самых честных и справедливых женщинах в племени.

– На кой?! – ещё громче повторила Олеся и не далась матери, когда та хотела уложить её на подушку. Мать скорее приложила палец к губам.

– Так надо! Пущай поглядят. Ежели ты чиста перед родом, они запомнят о том и, как вернёшься ко мне, подтвердят.