Двойник дурака

– Почему бы и нет? Наши позиции...

– Пока равны, – немедленно прервал его Уайт, – но вам, Джордж, не дано видеть далеко вперед: вы играете, только чтобы не проиграть, я же играю, чтобы выиграть.

– Мне кажется, это практически одно и то же, – возразил Джордж.

– Ничего подобного, – сказал Уайт, – и доказательством моей правоты будет моя победа в этой партии, равно как и во всех остальных, которые мы сыграем.

Потрясающая наглость! И Джордж бросился защищать свои принципы.

– Мароци был мастером оборонной стратегии, – запротестовал он, – и если вы знакомы с его партиями...

– Я точно так же хорошо знаком с ними, как и вы, – заметил Уайт, и, не колеблясь, могу вас уверить, что, если бы нам довелось играть, я без всяких усилий обыграл бы его во всех партиях.

Лицо Джорджа залилось краской.

– Вы очень высокого о себе мнения, не так ли? – сказал он и с удивлением заметил, что вместо того, чтобы обидеться, Уайт рассматривает его с выражением безграничной жалости.

– Нет, – ответил наконец Уайт, – это не я, а вы высокого обо мне мнения.

И, покачав головой, он скривил губы в язвительной усмешке, как если бы ему удалось вовремя заметить и избежать ловко расставленной ловушки.

– Ваш ход, – сказал он.

С усилием Джордж отогнал неясные тревожные мысли, теснившиеся в его мозгу, и сделал ход. И понадобилось еще совсем немного времени, чтобы ему стало совершенно ясно: он обречен на позорный проигрыш. Проиграл он и вторую партию, затем третью, после чего в четвертой сделал отчаянную попытку изменить тактику. На одиннадцатом ходу у него появилась блестящая возможность перейти в наступление. Он заколебался, решил не рисковать и снова был разбит. Тут Джордж принялся мрачно укладывать шахматы в ящичек.

– Вы ведь придете завтра? – вконец выйдя из себя при виде нескрываемого удовольствия Уайта, сказал он.

– Если что-нибудь не помешает.

Джордж сразу же похолодел.

– Что же может помешать вам? – с трудом выговорил он.

Уайт поднял белого ферзя и повертел его в пальцах.

– Луиза, например. Вдруг она решит, что хватит вам развлекаться подобным образом?

– Но почему? С чего? До сих пор она не возражала!

– Луиза, мой дорогой друг, крайне глупая и вздорная женщина.

– Ну, это вас не касается, – нахмурился Джордж, задетый за живое.

– И к тому же, – продолжал Уайт, как будто не заметив, что его перебили, – главная в вашем доме – она, а такие люди очень любят время от времени напоминать о своем главенстве, казалось бы, без всякого повода. На самом же деле им просто необходимо подогревать таким образом свое тщеславие – без этого они дышать не могут.

Джордж призвал на помощь все свое мужество и негодование.

– Если таково ваше истинное мнение, – храбро возгласил он, – то я думаю, вы не вправе больше переступать порог нашего дома.

При этих словах Луиза зашевелилась в своем кресле и обернулась к нему.

– Джордж, – категорично заявила она, – на сегодня шахмат вполне достаточно. Неужели тебе не на что больше тратить время?

– Я уже убираю, – поспешно ответил Джордж, но когда он протянул руку за фигурой, все еще зажатой в руке своего противника, то увидел, что Уайт не сводит с Луизы изучающего взгляда, и взгляд этот заставил Джорджа съежиться от ужаса. Потом Уайт посмотрел на него – глаза его были как кусочки темного стекла, сквозь которые вспыхивали невыносимо яркие отблески палящего пламени.

– Да, – медленно произнес Уайт, – за то, что она такая, какая есть, и за то, что она с вами сделала, я ненавижу ее страшной ненавистью.

Зная это, хотите ли вы, чтобы я вернулся?

Глаза, обращенные теперь на Джорджа, не таили злобы, а от шахматной фигуры, которую Уайт вложил ему в руку, исходило успокаивающее тепло.

Джордж поколебался немного, затем прочистил горло и наконец ответил:

– Так до завтра.

На губах Уайта зазмеилась знакомая Джорджу саркастическая усмешка.

– Завтра, послезавтра, в любое время, когда будет угодно, – сказал он. – Но всегда будет то же самое. Вы никогда не выиграете.

Время показало, что Уайт ни в малейшей степени не переоценивал себя. Да и само по себе время, пришел к выводу Джордж, гораздо лучше измерялось с помощью нескончаемого ряда сыгранных партий и ходов в пределах одной партии, чем какими-то искусственными приспособлениями, вроде календаря или часов. Замечательное открытие; но еще более замечательным стало осознание того, что окружающий мир, если приглядеться повнимательнее, воспринимался теперь как объект, на который смотришь через противоположный конец бинокля. Вот они, эти люди, – толкаются, лезут вперед, требуют бесконечных объяснений и извинений – их видишь четко и ясно, как всегда, но приятно уменьшенными, потому что они очень далеко, и понятно, что, как бы близко они ни пытались подойти, все равно они не смогут тебя коснуться.