Двойники

Они выходят и идут лугом, под дождем — а он всегда теплый, грибной.

«Смотри, какое красивое и высокое небо!» — всегда восклицает Девочка. («Это в дождь-то!») А Мальчик на это смеется и тоже радостно восклицает: «Сейчас мы поднимемся прямо в небо!» Капли дождя для Девочки — это маленькие удобные ступенечки, чтобы подняться высоко-высоко.

А иногда Мальчик обижает Девочку. Кажется, что он это делает намеренно, но совершенно беспричинно. Обижает всегда одинаково — принимается пристально смотреть на нее. Она отворачивается, потом поворачивается обратно — а он всё смотрит. Она начинает плакать. Но вот Мальчик, видимо, смилосердившись, принимается рассказывать ей что-то «невероятно смешное», она вмиг перестает плакать и уже смеется.

(«Но не пишет, что именно смешное рассказывал Мальчик. И это при том, что мысли Мальчика она записывает с поразительной скрупулезностью».) Марк представил себе эту картину — Григорий вдруг, как это у него часто бывало, останавливает свой задумчивый взгляд на чем-то случайном, зрачки расширяются, словно он смотрит в далекую-далекую даль.

Он мог неотрывно так смотреть-отсутствовать подолгу. Этот его взгляд-отсутствие необычайно пугал маленькую женщину с косичками. Она, наверное, пыталась как-то его отвлечь, что-то сказать ему, быть может, просила, чтобы он не смотрел так, может, даже махала рукой перед его лицом; а он смотрел сквозь, отсутствовал. А потом выходил из своего «отсутствия» и при виде слез улыбался, произносил что-то шутливое, незначительное. Она, конечно, сразу успокаивалась.

А вот совершенно странная фраза Мальчика из его «умной» речи на лестничной площадке (судя по ней — Григорий читал ее «роман», да и не смогла бы она, наверное, запретить ему):

— Милая моя Девочка, мы, люди, только кажемся себе большими и серьезными, лишь представляемся друг другу необычайно умными, сильными, умудренными, осмысленными… а на самом деле — мы все такие вот Девочки и такие вот Мальчики, незатейливые и слабые… Плотный шелест потоков времени, тихий звездный полет в созвучиях миров… А мы — маленькие удивительные песчинки — звездочки, несомые этим теплым плотным шелестом. А кем еще мы можем быть в нем? — лишь звездочками.

А были еще какие-то совершенно фантастические поездки Девочки и Мальчика на длинном-длинном поезде с ярко освещенными окнами. Поезд этот был чудесным: он приносил их в волшебные земли, в места, которых на самом деле нет. Хотя где нет?

(«Да постой ты, это же, это же… Что же ты так? Ведь я сам всё это видел своими глазами. Ну да, Григорий, ты нам это и показывал: приносил репродукции картин Чюрлёниса». Она очень точно описывает их, но описывает так, как если бы сама оказалась внутри них самих, среди этих образов: вот «Покой», а вот «Сказка о королях», «Соната весны». Бедняжка. Ее Девочка почти уж поселилась в одном из этих волшебных миров».)

Девочка всегда хотела остаться, не уезжать. Это было как с дождем — всегда дословно повторяемо:

— Давай же здесь поселимся! Представь, как наши дети будут здесь играть…

Но Мальчик всегда произносил одну сакраментальную, якобы всё решающую, фразу:

— Нам пора, поезд ждать не будет.

Эта фраза действовала магически: Девочка начинала волноваться, мол, и в самом деле поезд уедет. И ни разу не подумала — а зачем нужно на нем уезжать?

Самохвалов натолкнулся еще на одну дословную фразу Григория:

— Вселенные сталкиваются постоянно. Но не разбиваются, а проходят друг сквозь друга, смеются и вместе играют. Каждый из нас может увидеть себя того, который в другой вселенной. Но долго смотреть на другого себя нельзя — душа надорвется.

(«Гриша, ты из вредности произносил перед бедняжкой все эти речи? Не похоже. А может… Может, она жила тем, что ты ей рассказывал. А сама в ответ могла рассказать только одно — вот эту историю Девочки и Мальчика».)

А иногда Мальчик приглашал Девочку на крышу их многоэтажки. Над крышей всегда было много-много звезд. Девочка всегда просила:

— Покажи мне Большую Медведицу.

Но Мальчик начинал рассказывать ей свою новую историю. Это были или почти достоверные сюжеты из жизни Григория (и Пимского), или сказки о чьих-то неведомых судьбах.

Была история о норвежском феодале («какие там еще феодалы?») Торне. У него большой просторный дом с уникальной галереей-коридором со множеством больших окон, выходящих на огромную белую равнину. Но дом этот пуст, в нем живет один Торн. Днем Торн сидит у больших окон галереи и смотрит в заснеженную даль — кого-то ожидает. А по вечерам, сидя у камина, пишет стихотворение. Стихотворение одно и то же — все те же семь строчек. И стихотворение у него всё не выходит. Не выходит последняя восьмая строка. И лист летит в огонь. И так много-много лет подряд: стихотворение и ожидание гонца, посланца, вестника. Потому что есть время и есть сердце. И оно любит и ждет…