Двойной кошмар

- Эней был парубок задорныйИ хлопец — хоть куда казак,И в мордобитии проворный,И выпить тоже не дурак.Когда ж пиндосы, взявши Трою,Её свели на кучу гною,Эней с войсками тягу дал:Собравши сотни три троянцев,Отборных гопников-поганцев,Куда глаза глядят, удрал.

Зрители радостно зашумели, женщины захихикали, но тут же смолкли под строгим взглядом старика в волчьей шкуре. Ромка наконец поймал мелодию, и склонился над кифарой:

- «Да я его прикончу, гада! —

Вскричал растроганный Эол,— Да вот помощников мне надо,А от меня весь штат ушёл:Борей страдает от похмелья,А Нот уехал на веселье —У нимф сейчас корпоратив;Зефир отправился туда же,А Эвр валяется на пляже:Я распустил весь коллектив!»

Поэты на скамье судей зашептались. Старик-распорядитель в волчьей шкуре покачал головой и ухмыльнулся в бороду.

- Всю ночь отчаянно страдая,Дидона бродит по двору.Судьбину больше не гадая,

Решает вверить жизнь костру.Схватив каминное кресалоИ для растопки два журнала,Она идёт на задний двор,Идёт полночною пороюСредь карфагенского покоя —Себе свершает приговор.

Ромка увидел краем глаза, как багровеет лицо толстяка. Газелий, стоя рядом с Громкоголосом, накручивал на палец кончик бороды и отбивал ногой такт.

- Одежду царскую сняла,В костёр одежду положилаПоверх неё сама легла;До неба тотчас пламя встало,

Покойницы не видно стало,Пошёл от ней лишь дым и чад.Энея так она любила,Что от любви себя спалила —Послала душу к чёрту в ад. [5]

Разошедшийся Ромка поднялся со стула и, перехватив кифару, сыграл на витых струнах бессмертную тему «Дыма над водой».

На мгновение площадь затихла, слушая затихающий звон струн. Потом зрители восторженно закричали, а в Ромку полетели пучки петрушки, бутоны цветов и прочая зелень. Женщины хлопали в ладоши, мальчишки свистели, мужчины топали ногами. Седобородые судьи склонили головы над столом и принялись совещаться.

— В соревновании певцов, исполнивших песни собственного сочинения, победил Ром, гость из далёкого племени черногогов! – объявил старик-распорядитель.

— Ничего, - проворчал толстяк Громкоголос, бросив косой взгляд на Ромку. – Это ничего не значит. Главный приз дают за поэму.

Они переглянулись с Газелием, и поэт согласно кивнул.

Ромка слез со «сцены» и присоединился к собравшимся в кучку участникам состязания. Те молча потеснились. На камень опять выбрался великолепный Газелий, и принялся декламировать, поводя руками и воздевая их к небу.

— Нет, Газелий уже не тот, - авторитетно заявил один из соперников, тощий, с жиденькой бородкой поэт рядом с Ромкой. – Видно, стар стал Газелий.

Его собрат по поэзии кивнул, теребя бороду. Ромка слушал. Его очередь была после всех.

Громкоголос декламировал так, что распугал последних птиц в округе. Взмахивая руками и трагически взрыкивая, он поведал зрителям о войне двух племён, о победах и поражениях. Каждое убийство героя и способ умерщвления перечислялись в кровавых подробностях. Зрители ахали и визжали.

— Это уже было, - скептически заметил один поэт-соперник другому.

— И не раз, - отозвался тот, презрительно фыркнув.

Громкоголос слез с камня под одобрительные крики зрителей.

Ромка взобрался на его место. Поэма. Ему нужна поэма. Он зажмурился, вызывая в памяти заученные наизусть строки. Глубоко вдохнул и начал:

— Муза, скажи нам о том многоопытном муже, который,

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

Многих людей города посетил и обычаи видел…

Он видел, что зрители затихли на своих местах, слушая слова старика Гомера. Газелий и толстяк Громкоголос тихо шептались, не глядя на «сцену». Подслеповатый старичок-судья выпрямился и вытянул шею, вслушиваясь в Ромкину речь.

Тихо было на площади, когда Роман закончил первую «песню» о хитроумном Одиссее. Потом старый судья поднялся со скамьи и поднял сухую, бледную ладонь:

— Скажи, юноша, где ты мог слышать эти слова? Откуда ты взял свою поэму?

Ромка замялся. Он был уверен, что никто здесь не может знать этих стихов.

— Мне кажется, я знал их всю жизнь. Сейчас он вдруг возникли в моём сердце и попросились на свет.