Двойные мосты Венисаны

Норманн быстро дергает Ульрика за рукав пижамы, и Ульрик резко замолкает, но Агата давно не слушает и не слышит его. «…Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями…» Папа, папа, папа, папа, папа, папа – гордость своей команды, папа, у которого разбито сердце, папа, у которого, может быть, осталось совсем мало сил. Унды убивают всех утопленников сразу, на месте. Папа, папа, папа, думает Агата и вдруг понимает, что Рита визжит и хватает ее за руки – но поздно: Агата уже сжимает в кулаках оба конца того самого дорогого и тонкого волосяного пояса с немеритовой вышивкой, которым был подвязан Ритин халат, надетый поверх пижамы. «Что я делаю?» – успевает изумленно спросить себя Агата – и прежняя, довоенная, сильная, бесстрашная Агата отвечает ей с усмешкой: «Сама знаешь», – и в следующую секунду Агата уже стоит на подоконнике перед распахнутым окном, и ледяной холод вместе с ветром от крыльев габо пробирают ее до самых косточек. Кто-то цапает ее за ногу, кто-то кричит, но Агата ничего не слышит. Ей невыносимо страшно – но еще страшнее ей при мысли, что вот сейчас она не сделает то, что должна. Огромный сильный габо со страшным, как строительный крюк, ярко-желтым клювом заходит на разворот прямо под их окнами. «Худшее, что случится, – говорит себе Агата, – я упаду и погибну. Но я должна это сделать, я должна, должна, должна». В следующую секунду Ритин пояс плотно охватывает шею габо. С воплем ужаса Агата прыгает вперед – и уже сидит на широкой спине птицы, прямо между мощными крыльями. Вжавшись в габо всем телом, уперевшись босыми пятками ему в бока, до боли в кулаках вцепившись в пояс, Агата, зажмурившись от страха, ждет, что вот-вот соскользнет с птичьей спины, – и тогда конец, конец. Габо мечется влево и вправо, то взмывает, то резко уходит вниз, и тогда Агата начинает повторять про себя: «…Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями… Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями… Однажды хитрый и нахальный лис Тимоно поспорил с другими зверями…» – и тут ее габо, сдавшись, устремляется к расщелине. Агату обдает идущим снизу жаром, тела других габо совсем близко, чьи-то крылья бьют ее по лицу, обломок железного прута, торчащего из опоры сломанного моста, раздирает ей плечо – и вот уже Агате в глаза бьет солнечный свет, и она почти ничего не видит. «Вот сейчас, – говорит себе Агата, – вот сейчас», – и вдруг решает, что ее сердце остановилось – такой ледяной кажется ей вода канала, куда погружается ее габо. «Только не отпускай, – говорит себе Агата, – только не отпускай: отпустишь – все пропало». Ей нельзя выныривать, ей надо вспомнить все, вспомнить, чему учил ее маленький габо по имени Гефест, вспомнить, как дышать водой, а если сейчас она отпустит своего габо – она, во-первых, задохнется от паники, а во-вторых, спускающиеся сверху габо просто сметут ее, не заметив, забьют когтями и крыльями. Огромная птица увлекает ее все глубже и глубже, боль в груди нарастает, Агата понимает, что вот-вот обернется утопленницей, и этот страх так силен, что она наконец отпускает Ритин пояс, и тот тут же исчезает среди лап, крыльев и клювов. Агата успевает нырнуть под огромный шевелящийся коралл прежде, чем водоворот птиц увлечет ее на самое дно, у нее звенит в ушах, и она чувствует, как медленно-медленно наползает последняя темнота. И тогда Агата заставляет себя сделать так, как ее учил Гефест, маленький Гефест, лучший габо в мире: она начинает дышать водой так, будто умеет дышать водой. Так же медленно, как пришла, темнота отступает от Агаты, боль в груди не уходит, но становится выносимой. Агата дышит, и открывает глаза,

и первое, что она видит, – перекошенное паникой лицо тонущего человека.

Они везде: куда ни повернись, кругом тонут, бьются, пускают изо рта пузыри мужчины и женщины, многие – в военной форме, в сапогах, с тяжелыми арбалетами, которые не дают им подняться на поверхность. Агата видит красивую, полную молодую женщину в пышном платье, обвившем ее ноги: глаза женщины распахнуты в ужасе, руки опущены, с губ слетают пузырьки, и Агата понимает, что эта женщина сдалась, сдалась совсем. Тогда, проклиная все на свете, Агата начинает толкать женщину вверх, вверх, вверх, и женщина, очнувшись, начинает грести руками, помогать Агате, и они, обнявшись, все плывут и плывут, а вода все не кончается и не кончается, и Агата не понимает, где же тротуар и кромка канала, но когда они наконец выныривают на воздух и женщина заходится кашлем, Агата видит перед собой не кромку тротуара, а чей-то балкон.