Двоюродная жизнь

На секунду мне стало весело и злобно. Порода матери сказалась во мне – моей настоящей, ни разу не виденной матери. Я почувствовал увлечение и прелесть негодяйства. Мне захотелось пошантажировать маму Леру. Потребовать трех девушек, трех юных лесбиянок, чтобы они свои игры показали, а потом меня приласкали – иначе я всё папе расскажу.

Но вдруг я вспомнил Галину Ивановну.

Вспомнил ее узкие желтоватые стопы, ее твердые чуть шершавые пятки. Пластырь на лопнувшей мозоли.

Вспомнил ее милое безответное лицо, которое я держал в ладонях, убирая назад ее тонкие русые волосы, отчего Галина Ивановна делалась похожа то ли на куклу-лисичку, то ли на Нефертити, – умилялся и целовал ее глаза, лоб и нос – за секунду до того, как из нее полилась нежданная кровь.

Веселая злость исчезла, потому что я понял – я люблю Галину Ивановну. Я не мог себе объяснить это чувство, но я его чувствовал. Было похоже на чувство, которое дрожало во мне, когда я целовал ее ноги, пальцы и пятки. Я вырвал полотенце из рук мамы Леры и прижал его к глазам, носу и рту, поцеловал его и, глубоко вдохнув, попытался уловить запах Галины Ивановны.

Мама Лера смотрела на меня как на безумного.

Пройдя в кухню, я сделал себе два бутерброда с сыром и съел их, запивая прохладным чаем, слыша, как мама Лера расхаживает по коридору – от входной двери до кухни и обратно. Я поел, успокоился и закурил, выдыхая дым в приоткрытое окно. Но подышав вечерней мартовской сыростью, я понял, что не могу сидеть дома, что я сейчас должен бежать к ней, искать ее, ловить ее, сказать ей о своей любви.

Внизу сидел лифтер. Я посмотрел на его желтое лицо и закрытые старым фланелевым одеялом больные ноги, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того чувства любви, которое я испытывал. Дворник с широкой железной лопатой возился у подъезда. Вид его показался мне трогательным. Я был слишком счастлив от нагрянувшего на меня чувства. Я завернул за угол, пошел по Лесной к трамваю, рассеянно глядя на пешеходов, на автомобили, на мокрую мостовую. И легковые машины с блестящими крышами, и грузовики с брезентовыми фургонами, и люди, обходившие лужи и снежные островки, и дома – все было мне особенно мило и значительно.

На трамвае я доехал до улицы Образцова.

Я долго ходил вдоль ограды с тополями, незаметно показывал кулак тому старому дереву, которое утром насмехалось над моими надеждами на счастье, но более всего боялся, что Галина Ивановна выйдет через какую-то боковую дверь и я ее пропущу, потеряю.

Но нет. Я увидел ее фигурку в том же темном плаще, из-под которого торчал краешек белого поварского халата, и с болью понял, откуда у нее эта странная манера – надевать плащ поверх халата. Я вспомнил, что вчера на ней, когда она разделась, были тонкие брючки и легкая кофточка. Ей просто холодно в промозглый март. Халат – это для тепла, просто нет денег на теплый свитер или демисезонное пальто. Мне стало еще нежнее и трогательнее на сердце. Захотелось ей что-то купить, подарить, укутать ее и согреть, целуя.

Я бросился к ней. Мне показалось, она не сразу меня узнала. Потом кивнула, остановилась. Видно было, что я ей ни к чему. Я сразу спросил:

– Когда мы встретимся?

– Ясно, не сегодня, – усмехнулась она. – И не завтра-послезавтра.

– Почему?

– «Первомай»! – почти засмеялась она. – Забыл, что ли?

– Прости, прости, – забормотал я. – А потом, на той неделе?

– Мишке звони, если надо.

– При чем тут Мишка? – изумился я.

– Извини, конечно, – она вздохнула. – Вас таких много, а Мишка один. Мишка скажет, тогда ладно, – и быстро зашагала к трамваю.

– Смешно сказать, – продолжал Иван Васильевич свой рассказ, – но я через несколько дней позвонил Мише Мегвинешвили и прямо сказал, что хотел бы еще раз повстречаться с Галиной Ивановной. Мишка ответил, что ему сейчас не до того. Не до приключений. Потому что он, представьте себе, собрался жениться. Господи, на ком? На Наталье Сергеевне с английской кафедры! Очень строгая, но довольно красивая молодая дама. Рослая, чуть полноватая золотистая блондинка с жесткой, как будто залакированной прической. Старше Мишки года на два. «Зачем, почему вдруг?» – «Долго объяснять, старик! Но если кратко – пора уже угомониться. Семья, дом… Будем тебя в гости звать. Придешь?» Но – добавил он – если я хочу продолжать знакомство с Галиной Иванной – кто же мне мешает? Он не против. «Позвони ей, старик, объясни…» – попросил я. «Ну нет, теперь это лишнее. Сам, сам. Уже большой мальчик. Сам позвони, сам. Запиши телефончик».

Я позвонил; телефон был рабочий. Набирал несколько раз. Сначала никто не брал трубку, двадцать гудков, потом какая-то тетка не могла понять, кто мне нужен. «Повар у вас работает, Галина Ивановна», – говорил я, запинаясь от неловкости и стыда, как будто выдавал тайны. Поэтому, кстати говоря, я звонил не из дому, а из автомата. «Нету у нас таких поваров, галин ивановен». Наконец я выяснил, что есть судомойка и раздатчица Галка, а Ивановна она или нет, да кто ж ее знает.