Двор. Баян и яблоко

«Да, уж он такой… — подумала она, вспыхивая от поздней злой обиды и возмущения. — Он всегда был такой жадный, всегда!»

В ней словно рухнула какая-то стена, и окрестный мир перед ней вдруг осветило пронзительным светом. Она теперь следила, как человек, предавший обеих девушек, бродил по саду, один глухой ночью…

Никто из слушающих никогда не беспокоился за природу, — напротив, боялись ее, как врага: не сгубила бы цвета, не сорвала бы плодов, не побила бы их градом. А тут, с появлением одинокого человека, тихие сады под темно-зеленым плащом ночного неба лежали в беззащитной дреме, как уставший лагерь, не слыша подкрадывающихся врагов. Человек метался по лунным дорожкам и, как лазутчик — спящих бойцов, обшаривал взглядом яблоневые стволы. Весь будто раскаленный ненасытный жадностью, он казалось, упивался этой безгласной ночью, своим одиночеством и свободой. Подняв вверх голову, он стиснул руками ствол большой раскидистой яблони, не отрываясь смотрел, как в тисках его беспощадных рук дрожала уже опадающая крона яблони, а звезды, как золотые пятирублевки, блестели между ее ветвями. «Тысячи пудов… — бормотал он с волчьей тоской, — здесь тысячи пудов… мне бы их иметь, мне бы…»

— Это зачем же ему надо было? — с наивным испугом спросил Володя Наркизов.

— Люди спят, а он бродит, — подхватил Ефим.

— А ему без людей лучше! — с силой сказал Семен и обратил к собранию мрачное лицо. — Бывший мой товарищ, комиссар, нынешний писатель, к сожалению, сказал мне сейчас, что на сем месте он остановился, и далее пока что еще не готово. Так, что ль, — Андрей Матвеич?

— Совершенно правильно.

— А я, право, еще бы сейчас послушал! Может, ночью-то был он спятивши? — несмело предположил Ефим.

— Для дня и ночи двух умов не бывает, — зло сказал Николай.

Выражение его лица напоминало Вале первую их ссору, когда муж, ужасаясь и страдая, ударил ее. Увидя Николая и всех других в новом, пронзительном свете, она поняла, как связана ее жизнь с каждым из этих людей. Она вспоминала, что ни разу не благодарила Семена, а ведь он спас ее от насмешек и унижений после неудачного начала ее семейной жизни. А как подбадривал на работе Ефим! А Николай не однажды нарочно попадался ей на глаза и смотрел молящим и виноватым взглядом. А между тем он, Николай, вовсе не так был перед ней виноват. Да, да! Он бился с нуждой всю молодость, от трудной жизни потерял жену раньше срока. Выбрав потом ее, Валю, разве не вправе он ждать от нее в ответ на свою любовь хотя бы правдивости? Теперь разве могла она еще молчать о том, что знала?

Как во сне слышала Валя знакомые голоса, стук ее сердца отзывался в мозгу, как спешная и упорная ковка на бешеном огне.

Семен повторял взволнованно:

— Жалко, что на этой картине чтение кончается!..

А нам бы очень полезно и важно было бы знать, что у того человека в душе было, когда он под яблонями бродил?

Тайна, леденея, давила грудь, и, сделав страшное усилие освободиться от нее, Валя крикнула чужим, высоким голосом:

— Я знаю… знаю!

— Что? — обернулось к ней лицо Семена, а за ним и все собранье. — Что ты знаешь?

Стремительное, как апрельская капель, тепло разлилось вдруг по ее телу, и, выпрямляясь от этого тепла, она сказала одним духом:

— Сады они арендовать хотели.

— Кто они? — зашумели голоса.

— Они! Борис Михайлыч с отцом… А отец его вовсе не умер, как Шмалев сам признался… Он где-то в городе живет… Он сказал мне, что они хотели здешние сады арендовать…

— Как… арендовать? — с болью крикнул Семен. — Ведь мы, колхоз, садами владеем!

— Так они же хотели, чтобы у нас все провалилось, чтобы ничего у нас не вышло… — вся дрожа, рассказывала Валя.

— Чтобы все, все мы опозорились! — сильно и гневно сказала Шура. — Все теперь понятно, все!

— Но почему ты молчала? Валя, Валя! — страстно укорял Семен.

— Он с меня… как клятву взял! — со стоном боли и облегчения вырвалось из груди Вали. — И я боялась… ужас до чего боялась правду сказать, его выдать.

— А вот осмелела же! — И Шура теплой рукой обняла ее плечи.

— Врет она все! — крикнул звучный и злой голос. Шмалев стоял в распахнутом окне.

Сильным движением, как бы в неприятельский окоп, он прыгнул в загудевшую комнату.

За ним, как верная армия, карабкался дедунька с долговязыми своими сыновьями, снохами и ребятами. Когда они подступили к окнам, никто не заметил.

— А в дверь не хотите? — крикнул Семен. — Стекла ж побьете, разбойники!

— Подлое вранье! — словно протрубил голос Бориса Шмалева, и кулак его взвился над Валиной головой. — Врет она все! Ничего не знала она, не ведала!

Валя на миг зажмурилась. А! Этот человек теперь уже хотел пригнуть ее голову к земле, растоптать ее, как червя при дороге… Валя словно уже ощутила на шее его твердые, как железо, руки и, как бы освободясь, с силой выпрямила спину.

— Это вы… это ты врешь! Ты!

Валя сбросила платок, она вся горела. Кровь кипела в ее теле, била в виски, боевая судорога, словно перед стрельбой, сводила ее пальцы.

— Они вместе с отцом прежде сюда ездили… «Сначала, говорит, заарендуем, а потом и вовсе сады купим…» Я не раз все, все слышала!