Двор. Баян и яблоко

— Так его! — Шмалев залился судорожным, лающим смехом. — Бей направо и налево, чужих и своих, чужих и своих!.. А все-таки, граждане (он все еще лаял)… а все-таки меня тут (он даже проткнул пальцем газету)… очень высоко поставили, ваши доносы не сразу напечают.

— Напечают! — прозвенел, как звонкая струна, голос Шуры.

А Семен подхватил:

— Очень нам нужно «доносы» на кулацких выродков писать!.. Мы лучше в газете расскажем, как кулацкую заразу узнали да выгнали из наших садов!.. тебя выгнали, Шмалев!

— И уйду, дьявол с вами!.. Свет не клином сошелся! — выкрикнул Шмалев, передергиваясь злой и нервной дрожью. — Уйду в город, буду в клубах играть…

Его воспаленный взгляд горел бешеной и одинокой тоской зверя, сбитого с тропы.

— Думаете — вот и нет меня? Нет, и мы вовек не кончимся. Мы в крови живем. Она, кровь крестьянская, только волю, сытость, песню обожает, потому хватит для меня места. Под вами земля скрипит, подо мной радуется…

— Горит под вами земля, — усмехаясь, бросил Никишев и, взяв под руку Шуру, пошел к выходу.

Володя Наркизов, еле дождавшись конца собрания, схватил за плечо уходящую Валю.

— Слушай, — говорил он, упоенно чувствуя свою взрослую жизнь. — Ты сегодня так хорошо поступила, что тебе надо-идти в комсомол. — Он помолчал и добавил: — Мы с тобой не работали… и я прежде всех тут виноват. Но ты извини и готовься к вступлению в комсомол.

Валя слушала его, смущенно и радостно улыбаясь, — от этого круга знакомых лиц на нее веяло теплом, светом и надеждами…

.— Да куда же я… — начала она, не веря в то, что говорила. — Я же малограмотная вовсе, ума не накопила.

— Ума достанет, — даже обиделся за нее муж. — Низко себя ставишь, ты не таковская! Только, конечно, трудно, молодые люди, ей вместе с вами хлопотать, она же детная мать.

— Ничего! — зазвенела Лиза. — Дети у ней пока не ношенные, а пригретые.

И все засмеялись.

Баратов уже лежал в постели.

— Видел, видел твой успех, — начал он разговор с Никишевым. — Ты старая бестия, Андрей. Тебе удалось растрясти умы благодаря тому, что ты очень близко держался земли, той, что непосредственно здесь, под ногами. Но в общем, конечно, твое торжество честное, несмотря на хитрость.

— Хорошо, — продолжал Баратов, — что на сегодняшнем собрании была исчерпана тема о газетном параде Димы Юркова. Фу, как стыдно! Я даже словно заболел, пока тут все искали этот ядовитый корень. Его роль кончилась — и прекрасно. Как будто и моей совести легче… Завтра на заре я уезжаю, поезд уходит в пять часов. Скорее домой, в Москву, в Москву!.. Мне столько нового обдумать надо…

Семен улегся в постель, но сон не шел к нему. У стены сладко спал Васятка, и Семен закрыл было глаза. Но волнения и страсти только что пережитого необыкновенного вечера, как крепкое вино, бродили в нем. Почему-то снова и снова ему вспоминалась картина ночи из повести Никишева, одинокая фигура человека, обезумевшего от жадности и злобы, который бродил среди яблонь… и мечтал, чтобы эти тысячи пудов драгоценных колхозных яблок принадлежали бы ему одному.

«А что, если Шмалев тоже бродит сейчас в саду?» — и Семен при этой мысли вскочил с постели и торопливо начал одеваться в темноте.

«Долго ли яблоню испортить? — напряженно работала его мысль. — Тюкнуть по стволу яблони топором изо всей силы раз-другой, вот она и начнет сохнуть… За ночь-то можно целую аллею перепортить!»

«Что яблони?.. Чудак ты!.. Новешенькая сушилка стоит в сарае, а сторожа около нее нету!.. — догнала первую другая мысль.

Семен схватил из-за шкафа охотничью двустволку и как сумасшедший выбежал из дома.

Добежав до сарая, он ощупал висячий замок — и тут же ужаснулся про себя: ничего не стоило сковырнуть этот замок одним прикосновением лома!

«Сегодня я часовым буду, а потом по очереди верные люди будут сторожить драгоценность нашу!» — пообещал он на будущее, полный тревожной и упорной уверенности, что появился здесь в самое время.

Дождя уже не было. Тучи, редея, кучками уносились куда-то, и бледная луна, мелькая среди темнобурых разрывов облаков, уже бросала тонкие и слабые лучи на размокшую от непогоды аллею. И тут Семеном овладело странное нервное чувство: ему почудилось, будто кто-то следит за этой, робко выплывающей луной. Словно опасаясь, когда она полным светом обольет ночную землю, кто-то невидимый тихо и сторожко шел в темноте, огибая стену машинного сарая.

Семен прижался плечом к противоположному углу, прислушиваясь к приближающимся шагам. Из-за угла показался человек, которого в темноте можно было принять за горбуна, если бы не знать заранее, что он имеет обыкновение носить баян в чехле со стороны левого плеча. А сейчас за баяном темнел еще какой-то узел. Человек приблизился к дверям сарая и поднял правую руку.