Двор чудес

Еды всегда мало, но вот уже много недель мы не видели ни хлеба, ни зерна – эти деликатесы теперь только для знати. У всех пекарен в городе выставлены жандармы, чтобы избежать грабежа. Голодные мальчишки сами приходят к приюту в Отель-Дьё, готовые рискнуть жизнью в пропитанных болезнями стенах приюта в обмен на тарелку каши. Те-кто-ходят-днем объявили это время «днями поста и покаяния». Они вынесли из собора мощи святой Женевьевы и носят их по городу. Каждый день процессия движется от Нотр-Дама до Тюильри, а во главе ее босиком идут кающиеся, покрытые ранами от самобичевания, из которых на землю капает кровь.

У гильдий нет времени на эти древние суеверия. Но мы тоже в отчаянии ищем способы накормить наших членов. Все богатство Двора ничего не значит, если нигде нельзя купить и горсти зерна. Мои внутренности будто вычищены, в животе пусто, и он постоянно болит от голода.

Этти не такая сильная, как мы с Волком, она не привыкла ощущать, как от долгого голода сводит живот.

Я изо всех сил стараюсь украсть хоть какую-то еду, но после побоев я не так сильна, как прежде, а голод делает меня еще слабее. К тому же все, что я достаю для Этти, делится по меньшей мере на десять Призраков. Этти невыносимо видеть, как они голодают.

Волк бросает взгляд на Этти и, убедившись, что она нас не слушает, говорит тихим голосом:

– У нее есть тень.

Вздрогнув, я начинаю всматриваться в темные углы домов. На каждой улице отсюда и до городских ворот непременно есть по Призраку. Призраки повсюду, они видят все. Если Волк говорит, что кто-то следит за Этти, я ему верю.

– Чадо Двора? – спрашиваю я, опасаясь Тенардье или Тигра.

– Нет, – отвечает Волк.

Стараюсь избавиться от страха, пробирающего до костей. Издаю тихий свист, Этти поворачивает ко мне голову. Я рада, что она начала запоминать некоторые из Главных сигналов.

– Нина! – Она подходит поздороваться, но я вижу, что движется она медленно, а на ногах стоит неуверенно; глаза ввалились.

Беру ее за руку и не ощущаю под пальцами почти ничего, кроме костей.

– Ты принесла что-нибудь поесть? – с надеждой спрашивает она.

Я качаю головой. У нее вытягивается лицо.

– Котел пуст много дней. Гаврош уже не встает. Даже пьет с трудом.

В этом вся Этти. Умирает от голода, а думает только о Гавроше.

Смотрю на Волка; он осторожно кивает. Младшие всегда уходят первыми.

– Скольких вы потеряли? – тихо спрашиваю я.

– Пока десятерых.

Десять Призраков умерли от голода. Может быть, скоро и мне придется петь последнюю песню.

– Все пройдет.

Все пройдет, но доживем ли мы до этого момента – совсем другой вопрос.

– Это больно? – спрашивает Этти. – Умереть от голода?

– Если это просто голод, – говорит Волк, шаря по карманам покойников, – почему повсюду ходят чумные доктора?

Чумные ямы снова открыты, по улицам громыхают повозки, которыми управляют люди в масках с птичьими клювами; проезжая, они кричат, чтобы выносили мертвецов. Больных стало так много, что даже сами чумные доктора, эти птицы смерти, потрясены происходящим.

– Говорю вам, это голод и болезнь, – заявляет Волк. Ничего не обнаружив, он отталкивает тело, откатывает его подальше, чтобы добраться до следующего.

Этти поеживается, будто от холода, но на улице ни ветерка.

– Пойдем, достанем воды, – говорю я ей. – Фонтан недалеко.

Я беру ее под руку, чтобы поддержать.

Она опирается на меня и улыбается Волку.

– Я принесу тебе воды, мой Волк.

Он кивает, отстегивает от плаща флягу для воды и бросает ей. Я ловлю сосуд, потому что Этти даже не поднимает руки.

Сердце у меня сжимается; она слишком слаба. Она не выживет. И тут я ничего не могу поделать.

* * *

Фонтан-дю-Дьябль – это скопище уличных зазывал, торговцев вином, чистильщиков обуви и босоногих мальчишек с впалыми глазами, продающих спички. Костлявый мальчуган танцует за гроши, а обезьянка в голубой шляпе подыгрывает ему на маленькой шарманке. Этти радостно хлопает в ладоши и просит остановиться посмотреть. Она не может толком разглядеть танцора за плотной толпой зевак. Но я разрешаю ей повеселиться несколько минут, пока сама осматриваюсь по сторонам.

Я не Собака, привыкшая работать днем. Толпа действует мне на нервы, а солнце слепит. Может быть, всему виной та тень, о которой сказал мне Волк, но я как на иголках, подпрыгиваю от каждого звука.

Он появляется будто из ниоткуда. Только что его не было, и вот он уже рядом с ней: темнокожий мужчина, невероятно широкоплечий, в бархатном коричневом цилиндре. Он со снисходительной улыбкой смотрит, как она встала на цыпочки, стараясь разглядеть что-то поверх голов. В один миг я успеваю заметить множество деталей: морщины от улыбки в уголках его глаз, сияющие сапоги, пальто оливково-зеленого цвета, серебряные с рубинами четки, выглядывающие из кармана; то, как он теребит рукав пальто – свидетельство нервозности.