Двор чудес (сборник)

Я подошла к «стекляшке». Очередь была небольшой. Снобская компания – стайка золотой молодежи в светлых баскетах и джоккингах, маячила передо мной. Перекидываясь остротами, понятными лишь им, они небрежно показали пропуска – их тотчас же впустили. Они впорхнули в парадный подъезд. Там сквозь полураспахнутую дверь на мгновение сверкнул мраморный холл с лепниной. Монументальный лифт красного дерева ожидал их. Швейцар почтительно склонился.

– На седьмой, – сразу же определил лифтер в голубой ливрее, распахивая кованые бронзовые двери с позолоченными узорными завитушками.

Лифт стремительно вознесся.

Следующая очередь была моя.

– Ваш пропуск, – обратился вахтер ко мне.

Повертев в руках бирку с написанным чернилом номером, сверил ее с реестром. Затем, после краткого раздумья, произнес:

– Девятый уровень, – ткнув позади себя пальцем в направлении замызганной грязной подворотни.

Я вошла в подворотню. На обшарпанной стене по осыпающейся штукатурке виднелась корявая надпись от руки подле нарисованой стрелы: «Вход в поликлинику – парадная во дворе». Старательно огибая никогда не просыхающие лужи, я прошла, следуя указателю, к парадному. В парадном, целую безрадостную вечность ожидающем капремонта, остановилась перед шахтой лифта. Нажала западающую красную кнопку. Разболтанный стонущий лифт прибыл. Со скрежетом и лязгом распахнулась ржавая решетка. Я вошла в облупленную кабину, сверху донизу исписанную словами из трех, четырех и более букв. Нажала кнопку «9». С таким же тоскливым стоном и скрипом лифт медленно двинулся вниз.

Наконец он остановился. От лифта вел коридор, со стенами светломышиного цвета, пованивающим линолеумом и окрашенными охрой дверьми. На одной из них значилось: «Приемный покой». Я вошла.

В приемном покое дежурная медсестра, бесцветная девица в светло-мышином халатике (под цвет стен), сидела за письменным столом и писала. Я протянула ей направление.

Не глядя, сестричка подвинула ко мне через стол многостраничную анкету.

…миллион вопросов! Тысячи пунктов!

«Привлекались?», «Занимались?», «Совершали?», «Ненужное вычеркнуть…», «Нужное подчеркнуть…» с подпунктами «а», «б» – ну точно как анкета для загранпоездки – в те времена!

Увы, почти на каждый вопрос, о да, почти на каждый, приходилось отвечать: «Привлекалась». «Совершала». «Подлежала». «Занималась». «Да». Да! Да! Да!!! Черт побери!

Наконец бесконечная процедура завершилась. Я протянула заполненную анкету медсестре. Та принялась тщательно изучать ее. Прочтя анкету до конца, задумалась – и извлекла новый бланк. «История болезни», различила я через стол.

Сестра вынула вечное перо из нагрудного кармашка своего серо-серебристого халатика. На кармане рубиновыми буковками было вышито слово: «Казотт».

Медсестра принялась писать, то и дело сверяясь с анкетой. Затем вновь остановилась, видимо, собираясь с мыслями, – и начала выписывать «процедуры» – что-то вроде: «Курс лечения. Кипящая смола – 100 000 л., раскаленная сковорода – 5 000 000 л., дыба – 849 л., вилы в бок – 1 млн л.» – ну и т. д.

– Распишитесь, – сказала сестра и впервые глянула мне в лицо. Ее глаза были без зрачков. В них плясал «снег» – серо-белое «зерно», как на испорченном телеэкране, где исчезло изображение.

Выхватив громадную печать с деревянной ручкой, суккуб с размаху грохнул ею по исписанным страницам. Из-под печати взвилось синее пламя – и в одно мгновение охватило бумагу. А дюжие санитары уже подхватили меня, потащили по коридору, вниз, вниз, в глубь, в бездну – в недра КЛИНИКИ ДОКТОРА КАЗОТТА!

– Значит, ты тоже видела ее?! – переспросил меня мой друг Михаил Шемякин, когда я рассказала ему свой сон. Разговор происходил в заколдованном замке в Клавераке, где я провела ночь, слушая возню белок над крышей в еловых лапах.

– Я тоже был там, – продолжал Шемякин. – Она сидела и писала… И на ней был серый халат… И меня тоже увели санитары… но за дверью был котлован с тлеющим шлаком и дымным пламенем…

Казотт. Жак Казотт.

Что за странный сон? Что за странный сын своей эпохи?

Вспомним историю, что произошла во Франции накануне революции. Вот как ее рассказывал просветитель Лагарп.

«В январе 1788-го академик де Бово пригласил именитых гостей к себе на ужин. Были там, в числе прочих, Шамфор, Кондорсе, герцогиня де Граммон, писатели, придворные, знатные дамы, академики, судейские, словом, общество столь же пестрое, сколь и многочисленное. За явствами, подогретые мальвазией и констанским вином, приглашенные изощрялись в остроумии, не скупясь на шутки над тем режимом, коему все эти придворные и люди из высшего общества были обязаны своими привилегиями. За десертом Шамфор прочитал несколько игривых сказочек о галантных похождениях аббатов, которые дамы выслушали даже не пряча лиц за веерами. Посыпались шутки, мишенью коих была религия. Кто-то цитировал философские поэмы Дидерота, а какой-то остроумец, подняв бокал, провозгласил:

– Я столь же уверен в том, что Бога нет, как в том, что Гомер был дурак!

Ему поаплодировали.