Двор Чудес

– Мы в Саду Растений Короля, – заметила я.

– Нетронутом саду… – поправил Стерлинг. – Садовники высадили здесь все растения, которые боятся холодов… они не покинут оранжерею… до весны. А я… Я не вылезу из компостной ямы до самого вечера. – Он сладко зевнул.

Рейндаст указал на большой деревянный ящик, которого еще не коснулись лучи зарождавшегося дня.

– Поможешь мне в последний раз, Диана без Страха?

– Можешь рассчитывать на меня, Стерлинг без Будущего!

Вампир расстегнул рубашку, выпустив маленькую сову, которая тут же вспорхнула на ветку ивы. После вышел из укрытия туннеля и, приложив неимоверные силы, с трудом добрался до ящика. Я побежала за ним, чтобы закрыть крышку. Тошнотворный запах ударил в нос, когда я склонилась над контейнером, наполненным темным перегноем.

– Навоз… – вздохнул Стерлинг. Его белое лицо резко выделялось на фоне черного компоста. – Я по уши в дерьме… И это не каламбур.

– Заткнитесь, милорд.

Я сгребла навозную кучу на его слабые руки, бледную грудь, влажный лоб.

– Не покрывай сорной травы навозом… от него она станет… сильнее…

Его губы, израненные серебром, застыли, прежде чем успели закончить цитату. Я бросила последнюю горсть перегноя ему на лицо, похоронив под ним тело вампира.

Едва успела закрыть крышку ящика, как на него пролились солнечные лучи.

Я вернулась ко входу в туннель. На самом деле это был маленький искусственный грот, оживленный оранжереей, настолько заросшей лианами и корнями растений, что вход в него было невозможно разглядеть. Садовники, очевидно, не знали, что грот вел прямо в недра Парижа.

Отодвинув виноградную лозу, я увидела Пьеро и Орфео.

– Ты тоже боишься дня? – спросила я Орфео.

Отшельник печально кивнул. Его голова тихонько покачивалась от усталости. И все же он нашел в себе силы вытащить из кармана туники грифельную доску и кусочек мела, с которыми никогда не расставался.

Борясь со слабостью, он вывел несколько слов каллиграфическим почерком, изящество которого контрастировало с его большими руками:

«Не беспокойся об Орфео. Он будет спать здесь до наступления сумерек. Он вернется в Версаль, когда наступит ночь».

– Ты уверен, что найдешь тайный ход под крепостной стеной?

Он снова кивнул.

– Хорошо. Но тебе тоже нужно найти убежище на день.

– Вон там есть что-то похожее на склад для инструментов, – внезапно произнес Пьеро.

Я бросила удивленный взгляд на мальчика, крепко державшегося за отшельника. Всего лишь второй раз с тех пор, как мы с ним познакомились, я слышала его голос. Кажется, Пьеро принял Орфео за своего: две невинные души, покореженные жестокостью жизни. Один немой, другой молчун.

– Ты прав, Пьеро, – мягко ответила я. – Этот склад как раз подходящего размера. Идемте!

Орфео накинул на голову кожаный капюшон, чтобы защититься от бледного зимнего утра, и мы втроем прошли к маленькой хижине в углу оранжереи. Внутри стоял идеальный мрак, а между лопатами и граблями было достаточно места, чтобы Орфео мог свернуться калачиком. Даже запах склада, пропитавший инструменты, смешался с его собственным – сладковатый аромат мертвой листвы, собранной осенью.

Орфео устало лег, закрыл глаза и тут же уснул.

Я сняла со стены две рабочие накидки садовников: для Пьеро и для себя. А третьей накрыла плечи Орфео. Несмотря на то, что его тело, рожденное Тьмой, не было восприимчиво к холоду, я заботливо укутала его, как ребенка. Затем осторожно закрыла дверь, уверенная, что никто не потревожит сон отшельника до того, как он проснется.

– Мы должны покинуть Париж, – обратилась я к Пьеро, передавая ему накидку. – Чем дальше ты будешь от этих стен, тем лучше для тебя.

Мальчишка вытаращил на меня глаза из-под каштановых бровей:

– Дальше от этих стен?

Он попросился с нами лишь для того, чтобы увидеть день. Утренние лучи освещали его высокий лоб, ставший бледным и прозрачным после двух лет заточения под землей.

Я только могла представить, какое, должно быть, чувство освобождения он сейчас испытывал. Перспектива покинуть город, в котором он прожил всю свою коротенькую жизнь, наверное, ошеломила его.

Я положила руки на хрупкие плечи Пьеро, посмотрела прямо в глаза, которые он упрямо прятал. Мальчик был совсем невысок для своих двенадцати лет, которые я определила на глаз. Он ниже меня на целую голову.

– Тебе есть куда пойти в Париже? – ласково спросила я.

Пьеро покачал головой:

– Я знал только Неизлечимых. Провел там несколько лет, а до этого…

Его чистые голубые глаза распахнулись еще больше.

– …я помню улицу, где меня нашли.

– Ты не помнишь свою семью? Родителей? Кто дал тебе имя?

– Меня крестила мать Инкарната. Она назвала меня Пьеро[65], как того мальчика из песни, которого съели упыри. Чтобы я не забывал: без ее милосердия я бы закончил свою жизнь так же.

Жестокость преподобной обескураживала. Я вспомнила куплет той популярной песенки: