Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

21 декабря 1805 г. огромный караван длиною почти в версту тронулся по направлению к пустыне Гоби. Целые стада степных лошадей были запряжены в европейские экипажи и повозки, которых они никогда в жизни не видали. Они ржали и становились на дыбы, а нередко и разрывали постромки. На козлах сидели монголы, рядом с русскими кучерами, которые учили их обращаться с поводами. Другие монголы, привлекаемые любопытством, кружились на своих маленьких лошадках вокруг экспедиции. Во главе каравана гарцевал на своей великолепной лошади сам посланник, со страшно величавым видом, сопровождаемый блестящей кавалькадой…

Результаты этого чрезвычайного посольства не соответствовали его блестящему началу. После трехнедельного похода через пустыню Гоби, караван остановился вблизи одного монгольского стана, где его ждали посланные из Пекина навстречу мандарины. Первые дни прошли в обмене вежливостей, т. е. бесконечных церемониях. Посланник обошелся с китайцами совсем на европейский лад, очень любезно и благосклонно, но, по-видимому, такое обращение не производило должного впечатления на монголов. Они смотрели на посланника более как на жонглера, посланного Россией для их развлечения, и с каждым днем их требования становились непомернее. Терпение Головкина было подвергнуто тяжкому испытанию. Китайцы имели даже смелость предложить ему повторить весь церемониал[113], которому подвергались все лица, представляющиеся китайскому императору. Его пригласили в помещение, где висел портрет сына небес; он должен был войти туда на четвереньках с подушкой на спине, на которой должна была лежать верительная грамота. Посланник ответил, что он мог бы решить на такое уничижение только в том случае, если бы ему это было разрешено особым приказом его государя. Может быть, он думал напугать китайцев перспективой прожить еще долго на их счет. Но на следующий день все подарки, которые он привез для китайцев, оказались разбросанными на земле, вблизи его палатки. После этого ему не оставалось ничего больше, как вернуться в Россию чрез Сибирь, в страшный холод и под угрозой голода.

Подобно Моисею, но еще несчастнее его, Головкин вернулся в Кяхту, не узрев после 56-дневного скитания по пустыне обетованной земли!

Граф Юрий Александрович исполнил свой долг, как честный человек; но эта экспедиция, явившаяся посмешищем и нанесшая ущерб престижу России на Дальнем Востоке, отразилась также и на его карьере. Ему стали поручать лишь второстепенные дипломатические миссии. В 1808 г. императрица Мария Федоровна выбрала его, чтобы подготовить женитьбу принца Георгия Ольденбургского на великой княжне Екатерине Павловне. Позднее его назначили поверенным в делах в Карлсруэ, а в 1818 г., когда китайская экспедиция уже была предана забвению, — послом в Вене.

В 1820 г. он присутствовал на конгрессе в Троппау, вместе с Нессельроде, Каподистрия, Волконским и Алопеусом, чтобы поддержать там интересы России.

Но его пребывание в Вене[114]

продолжалось недолго. Он не сумел приобрести доверия Меттерниха[115] и с 1822 г. мы находим его постоянно в отпуску, то в Петербурге, то за границей.

В 1831 г. престарелый граф был назначен членом департамента законов государственного совета. Это для него была совершенно незнакомая область, но в то время в России не смотрели отрицательно на незнание дел: преданность государю, седые волосы, а главное, строго военная выправка ценились в глазах правительства не менее мудрости. Это была та именно эпоха, которая так хорошо характеризуется шуткой князя Петра Долгорукова[116]: «Чиновник или генерал, пораженный апоплексическим ударом, назначается в сенате; при втором ударе его производят в члены государственного совета, а при третьем — он может рассчитывать на должность министра».

Несколькими годами позже мы снова встречаемся с почтенным старцем; он исполняет щекотливые обязанности обер-камергера при свадьбе великой княжны Марии Николаевны, дочери императора Николая, с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским: «Граф Головкин вступил в должность по случаю свадебных празднеств, — пишет Кюстин[117] — но у него меньше опыта, чем у его предместника. Один из назначенных им молодых камергеров навлек на себя гнев императора, а на своего начальника — довольно строгий выговор. Это было на балу у великой княгини Елены Павловны. Император как раз разговаривал с австрийским послом. Молодой камергер, получив от великой княгини Марии Николаевны приказание пригласить этого посла на танец, желая скорее исполнить это поручение, прорывает круг, отделявший его от разговаривавших и в присутствии Его величества стремительно подлетает к послу со словами: «Граф, герцогиня Лейхтенбергская просит вас на первый полонез».