Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

Мне в то время минуло двадцать два года[242]

и я был только камер-юнкером, но был принят в ежедневный и интимный круг императрицы, которую мои шалости очень забавляли. Граф Зубов, премьер-министр и фаворит, тоже как будто не мог обойтись без меня и я, без хвастовства — ибо с тех пор прошло уже столько лет, могу сказать, что ввиду неизвестности моей дальнейшей участи, большая часть всей России и добрая часть Европы заискивали у меня, в доказательство чего дальше приведу любопытные факты. И вот однажды утром во время аудиенции, которые в этой стране зависят более от смелости, чем от занимаемого положения, я из разговоров услышал, что князь Любомирский, согласно правилам суда совести, ищет двух лиц, которые могли бы защищать правоту его дела перед этим судом, но получил уже более двадцати отказов. Это была очень серьезная вещь, так как подобные отказы в этих случаях кладут клеймо на того, кто их получает или же кто их дает, и я был возмущен общею трусостью. «Если бы он обратился ко мне, — сказал я громко, — я не решился бы ему отказать и мне, может быть, удалось бы также найти себе товарища». На следующий день, рано утром, мне доложили о приходе князя. Он пришел в парадном мундире с лентою через плечо — ибо поляки изощряются в вежливости — и, после многих извинений за свою смелость, сделал мне предложение защищать его интересы, предоставляя мне назначить себе товарища по моему усмотрению. Я сразу постиг все последствия, которые мог иметь мой ответ, но я сам искал это осиное гнездо и не в моем характере было трусить. Поэтому я принял на себя роль третейского судьи и объявил, что я выбираю своим товарищем г. Вейдемейера, служившего раньше у его дяди и состоявшего в это время секретарем Совета. «Я не знаю ни законов, ни языка, — сказал я князю, — но голос чести легко прозвучит, а формальностями займется мой коллега». Бедный князь, вне себя от восторга, чуть не обнял моих колен и повсюду рассказал о своей удаче.

Это произвело, поистине огромное впечатление. Никто не ожидал, что я, в свой юный возраст, решусь впутаться в такое серьезное дело, и многие думали, что я бросаюсь в этот омут из неосторожности, или что граф Зубов толкает меня туда, как блудного сына; мне в тот же самый день пришлось выслушать от разных лиц выражения недовольства. Наследники удивленные и возмущенные, но вынужденные принять решение, назначили, со своей стороны, третейскими судьями: своего родственника, престарелого сенатора Жукова, человека недалекого и прославившегося когда-то своим безнравственным поведением и некоего Ермолова, отличавшегося таким же поведением и по данное время. Председателем суда совести был тогда сенатор Ржевский, но он представлял собой не более как сидящее в кресле чучело или марионетку, в то время как его сыновья находились в зависимости от графа Самойлова, министра юстиции и, как я уже сказал, сонаследника. Мы проверили наши правомочия, и заседание началось.

Всякий другой, кроме меня, ужаснулся бы той пропасти, над которой я добровольно примостился. Императрица, поклоняясь памяти человека, которого она в течение двадцати пяти лет удостаивала своего доверия и своей дружбы, считала себя оскорбленной тем, что я, единственная опора которого состояла в ее милости, посмел открыто выступить против его памяти, и успокоилась лишь при мысли о моем невежестве и о моей неопытности. Граф Зубов, очень довольный тем, что нашелся человек, чтобы вырыть из могилы исполина, которого ему лишь с большим трудом — и не в одном ли только воображении — удалось опрокинуть, но вынужденный тщательно скрывать эти чувства перед императрицей, делал вид, как будто он возмущается мною, считавшимся его близким другом и занявшимся столь неуместным делом. Целый легион завистников, сдерживаемых до того моим влиянием, не имея возможности громко нападать на мои принципы, поднял вопль против моей дерзости и против неосторожности моего поведения. Я скоро заметил, что тот, для которого я великодушно рисковал своим положением, уже начинал опасаться неудачного выбора и что мой товарищ, которого я привлек к этому делу, женатый на камер-юнгфере императрицы, стал руководствоваться чужими советами.