Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты

Несколько дней спустя, из Венеции приехал Мордвинов[178]

, бывший там долгое время посланником. Это был ничтожный и к тому же болезненный человек, который так хорошо понимал свое ничтожество, что думал остаться незамеченным и позволил себе, после столь продолжительного путешествия, несколько дней отдыха. Но император, извещенный всегда обо всём полицией, посмотрел на это иначе. Можно было умалить себя сколько угодно, но это никого не освобождало от соревнования в усердии перед государем. Не считая удобным наказать его за то, что он почувствовал усталость, но не желая также терять случая к унижению и огорчению человека — император называл это «поддерживать порядок», — он велел через полицию объявить во всех домах, что правительство будет признательно тому, кто укажет местожительство этого бедняка, который явился на следующий день, но только для того, чтобы снова исчезнуть, — такую прелесть для него имело удаление на покой! Он впрочем и в Венеции жил таким же образом, защищаясь лишь от интриг графа д'Антрэг и г-жи Сент-Юбер, его супруги, и от беспокойства, причиняемого французским Двором, устроившимся в изгнании, недалеко от Венеции, в Вероне; этот Двор уже при Екатерине несколько раз жаловался на беспричастность и бездействие Мордвинова, но эти жалобы не имели успеха. Его брат, адмирал Мордвинов[179]

, был, напротив, человек больших способностей и высокой добродетели и оказал большие услуги государству, управляя черноморскими губерниями; но вместе с тем он доказал также, что в некоторых широтах просвещение и ум оказываются неприменимыми.

Другая история вызвала меньше толков, так как о ней не решались громко говорить, но всё же проникла в публику два дня спустя. Герцог Гольштейн-Бек выкинул довольно пикантную штучку. Это был маленький человечек, довольно дурного тона, живший раньше очень скромно в Кенигсберге с женой и с детьми, любивший браться за всё, даже за агрономию и писательство. Когда император Павел взошел на престол, герцог состоял на прусской службе генерал-майором. Он был приглашен в Петербург, поехал туда и удостоился великолепного приема, хотя от него до упаду несло табаком и пивом. Его сразу произвели в генерал-лейтенанты, назначили Павловским и Гатчинским комендантом и командиром одного из лучших гвардейских полков. Император почувствовал к нему такое расположение, что не мог более обойтись без этого «принца моей крови». Но этот принц крови требовал прежде всего побольше денег на уплату своих долгов и желал обеспечить за своими детьми пенсию, так как у них не было собственных средств и одна из его дочерей даже была вынуждена выйти замуж за одного силезского генерала, барона Рихтгофена. Видя, что его обнадеживают одними только обещаниями и что ему предстоят одни почести и труды, он испросил себе шестинедельный отпуск, чтобы навестить жену. Но как только он переехал через прусскую границу, он послал Павлу отказ от своих должностей, обращаясь при этом к нему, как к равному. Император был обижен, но не мог ему отомстить.

С тех пор как установился новый порядок супружеской жизни, императрица вопреки ожиданиям стала пользоваться большим влиянием, чем прежде. Император, видимо, желал вознаградить ее за разлуку, признанную необходимой, своим особенным вниманием и знаками своего доверия. Можно было наблюдать, как он обращался к ней за советами или давал ей дипломатические поручения. В наиболее трудном вопросе — по поводу отношений к своему супругу, — императрица руководствовалась советами г-жи Нелидовой. Если их до тех пор соединяла общая политика, то теперь общие интересы сблизили их еще гораздо больше, так как Нелидова сама стала проявлять страстность в своих отношениях к императору. Нельзя было закрыть глаза на то, что фавориты настойчиво работали в смысле подрыва нравственных принципов государя, чтобы заставить его завести официально фаворитку. Можно было догадываться, кто именно предназначался для этого блестящего позора, но вся эта интрига, весь этот роман — император добивался скорее романа, чем внезапной победы — был еще настолько покрыт мраком, что было бы более достойно положения занимаемого императрицей и ума её подруги, если бы они сумели удержать императора на краю этой пропасти ловкостью своего поведения, продолжая оказывать ему уважение и почтение. Но человеческие страсти похожи на снежные обвалы — они увеличиваются от всего, что находят на своем пути, и усиливаются от встречаемых ими препятствий.

Наконец, 25 июля, гроза разразилась. Около десяти часов император послал за великим князем наследником и приказал ему отправиться к императрице и передать ей строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела. Великий князь сначала отклонил это поручение, старался выставить его неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: «Я думал, что я потерял только жену, но теперь я вижу, что у меня также нет сына!» Александр бросился отцу в ноги и заплакал, но и это не могло обезоружить Павла.