Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания и анекдоты

Однажды, когда это меньше всего можно было ожидать, в Верону прибыл, проехав с большою опасностью для жизни через всю Францию, доверенный адъютант генерала Шаретта, начальника Вандеи. Он привез новости и предложения величайшей верности и мудрые проекты, тогда как предположения Веронского Совета не отличались мудростью. Как только этот храбрец был введен в кабинет короля, в противоположную дверь вошел д’Аварэ и, не стесняясь нисколько, бросился в кресло.

— Ваше Величество, кто же этот господин? — спросил пораженный вандеец.

— Это, — сказал король, крайне сконфуженный назойливостью своего любимца и вопросом возмущенного воина, — это — граф д'Аварэ, который спас мне жизнь и доставил меня обратно во Францию.

— Странно, Ваше Величество, — продолжал вандеец, — что мы никогда не слыхали о нём. Человек столь достойный вашей милости должен бы присоединиться к генералу Шаретту!

Разговор принял неловкий оборот и, в довершение общего смущения, фаворит, желая положить конец этой сцене, вынул часы и сказал, как будто бы короля вовсе там не было:

— Уже шесть часов, я вас сопровожу в оперу.

— Вот уже шесть лет, как хорошие французы не ходят в оперу, — воскликнул вандеец, окинув маленького человека взглядом презрения, и вышел из кабинета, не дождавшись приказаний короля, а затем выехал из Вероны, не испросив на то его разрешения. А графу д’Андтрэг и мне он сказал:

— Предупредите короля, что если он когда-либо приведет к нам в Вандею таких п…., мы начнем с того, что повесим их.

Так как в мои инструкции между прочим входило быть в распоряжении французских принцев, насколько я сочту удобным для их интересов и для принципов русского Двора, то я во время моего пребывания в Италии вел постоянно переписку с королем и с его советниками. Д'Аварэ примешивал к этому свою прозу и, чтобы судить о его остроумии, достаточно напомнить, как он мне однажды прислал пространную записку, в которой предлагал убедить неаполитанского короля продать все свои охотничьи выезды и пожертвовать вырученную от них сумму, а также ассигнованные на их содержание деньги, своим родственникам, французским принцам, для осуществления их планов. Это было тоже, что предложить Фердинанду пожертвовать своею жизнью!

Здоровье д'Аварэ, и так уж плохое, ухудшилось от пребывания в Митаве и заставило его переходить из одного климата в другой, до самого острова Мадеры, где он и умер. Король, чтобы подтвердить мнение, которое он всегда старался высказывать о его заслугах, хотя он его уже давно не переносил, возвел его отца в герцоги, назначив гардеробмейстером с огромным окладом и, что еще хуже, с утверждением упомянутого выше герба. Д’Аварэ происходил от семейства Безьяд и не принадлежал к знати, но отец графа д'Аварэ, впоследствии герцог, женился на урожденной принцессе Нассауской, сестре княгини Монбаррэ и знаменитой графини Куолэн и, таким образом, получил доступ ко Двору.

Король был слишком умен, чтобы стараться убедить меня в мнимых заслугах и услугах графа д'Аварэ. Но не зная, насколько все мои сведения о нём были точны, он вздумал посвятить меня в якобы действительную причину его привязанности к нему, а именно, во время их пребывания в Кобленце, король увлекся графиней Бальби[219], а его почтенный и достойный друг д'Аварэ, видя до какой степени доходит его страсть, открыл ему глаза на эту опасную женщину и спас, таким образом, его репутацию, в смысле как его нравственности, так и его личной безопасности.

Я рассказал эту историю герцогу Вогюиону и графу Сэн-При, и оба были того мнения, что Его Величество хотел меня, как иностранца, провести. Впоследствии, на примере г-жи дю-Кэйля[220], можно было видеть, что король вообще любил, когда его подозревали в каком-нибудь увлечении к прекрасному полу. Но, как известно, он от рождения был совершенно лишен нежных чувств, и ничто не могло их в нём развить.

XVI. Королева Каролина[221]

У королевы Каролины были характерные черты лица австрийского царствующего дома, но гораздо менее приятные, чем у её сестер, герцогини Тешенской и у французской королевы. Она обладала грациозной талией, ослепительно белою шеей, такими же руками и манерами, вполне достойными её высокого положения; она хорошо говорила на многих языках, но была слишком словоохотлива. Что же касается её качеств, то я, желая говорить только одну правду, не могу их особенно хвалить. Она была щедра, но только ради тщеславия; её благотворительность, о которой участвовавшие в ней говорили с большим увлечением, происходила больше от желания привлечь к себе приверженцев и создать глашатаев её славы, чем от чего-либо другого. Во всех её благотворительных делах я никогда не мог усмотреть ничего, кроме расчета и хвастовства, и доказательством этого может служить то, что она осыпала своими благодеяниями одних только интриганов мужского и женского пола.