Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

День проходит вполне удачно: соперники очень холодны друг к другу, но заученная вежливость все покрывает, и дочь знаменитого Неккера ложится спать в восторге от такого успеха. Но когда, на другой день утром, в час не особенно ранний, все собрались к завтраку, двух интересных иностранцев не оказалось, за ними посылают, чтобы просить их к столу, но их нигде нет. Их ищут по всему саду, но не находят; начинают удивляться, в скоро и беспокоиться. Г-жа Сталь сохраняет все еще остаток хладнокровия; все принимаются искать и делать предположения, но все остается тщетным. Наконец, один из обитателей города заявляет, что он рано утром, около четырех часов, видел двух мужчин, которых можно было легко распознать по его описанию, и что они шли молча как будто по направлению к Швейцарии. Какой удар молнии и проблеск снега для г-жи Сталь! Она уже видит как течет кровь ее друзей и как одним ударом судьба лишит ее обоих! Ее отчаяние не знает пределов, ей нечего больше скрывать, она сама хочет умереть. Первому встречному она признается в своих чувствах. Доверенные люди рассылаются по всем дорогам. Местный врач получает приказание держаться наготове, на всякий случай. Красноречивые и нравоучительные увещания Неккера не имеют никакого действия на его умирающую дочь. Две трети дня проходят таким образом, как вдруг является Куэндэ, секретарь почтенного отца, и рассказывает, что он видел причалившую к берегу лодку, из которой вышли два господина, нагруженные рыбой. Действительно, Нарбонн, отправляясь спать, наткнулся на шведа, который приготовлял лесы: «Вы любите удить рыбу?» — спросил он его. — «Да, люблю». — «И часто это делаете?» — «Я собираюсь сделать это нынче, рано утром». — «Вы мне позволите сопровождать вас, — ибо я это тоже страстно люблю?» — «С величайшим удовольствием». И они отправились на рыбную ловлю, которая оказалась весьма удачной; но сильный ветер долго препятствовал их возвращению. После этого, в замке Коннэ два дня не решались глядеть друг на друга.

Когда эмигранты стали возвращаться, и Нарбонн в числе их вернулся во Францию; и так как у него не оказалось никакого имущества, он был очень рад занять две маленькие комнаты у виконтессы Лаваль, в самом дальнем углу предместья Сент-Оноре, в Париже.

Он немного рассчитывал на свое давнишнее знакомство с бывшим Отэнским епископом. Но Талейран, министр при Директории и при Консульстве, а затем первый сановник Империи и князь Беневентский, не считал удобным выдвигать, при Бонапарте графа Луи. Изящные манеры, образование, скорее блестящее, чем основательное. И чрезвычайная ветреность характера казались ему слишком неподходящими для почвы, где разводились положительные таланты и дурные манеры, как главные условия карьеры. Нарбонн горько жаловался на Талейрана и этим восстановил против себя того, от которого он все ожидал, а так как все его честолюбие ограничивалось желанием получить подпрефектуру или какое-нибудь другое скромное местечко, как средство к существованию, то Талейран отговаривался тем, что он не может согласиться на такое уничижение своего старого друга или содействовать ему в этом.

Но когда испанские дела бросили некоторую тень на звезду князя Беневентского, граф Луи стал громче трубить о своем недовольстве и сблизился с врагами своего приятеля. Вдруг, в то время, как император воевал в Австрии, распространилось известие, встреченное величайшим изумлением, что Нарбонн призван в армию, в чине дивизионного генерала, а позднее узнали, что он назначен комендантом крепости Рааб.

Незначительное обстоятельство предрешило тогда его судьбу. Когда ему понадобилось представить императору рапорт, он вместо того, чтобы передать его из рук в руки, как делали другие, положил его в шляпу и в таком виде поднес его удивленному императору.

Монарху, жадному к почестям, сказали, что так было принято подавать рапорты королям, и с тех пор карьера Нарбонна не встречала более препятствий.

Вскоре после того Нарбонн был назначен полномочным посланником в Баварию; но он скучал в Мюнхене и просил меня выхлопотать ему посольство в Вене. Это было довольно легко сделать, ввиду доверия, которым я пользовался у австрийского кабинета, и предупредительности, которую я встретил бы со стороны Тюйлерийского двора, но мне казалось, что для этого еще не настал удобный момент, и я со дня на день откладывал разговор об этом с князем Шварценбергом, который только что приехал в Париж, в качестве австрийского посла; а тем временем ему предложили г. Отто, против которого он не возражал, так как он не имел приказания вмешиваться в это назначение. Но вот из Мюнхена прибыл Нарбонн, украшенный лентой св. Губерта, и с вполне определенным планом расположить в свою пользу общество и Двор. Мнимая откровенность в связи с ловкою лестью обеспечили ему благосклонность Бонапарта. «Ваша мать только что приехала?» — спросил он его однажды. — «Да, Ваше Величество». — «Говорят, что она меня не любит!» — «Я не могу скрыть от Вашего Величества, что она еще больше Вами восхищается, чем Вас любит».