Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

В то время он стал заниматься делами ордена Св. Иоанна Иерусалимского. Польша была уже окончательно разделена и этот Орден, а равно римский Двор должны были отстаивать в России свои важнейшие интересы. Семейство же Литта сообразило, не без основания, что наступил момент отличиться. Один из сыновей, о котором я только что говорил, уже вернулся в Россию, а другой, в качестве нунция папского престола, находился еще в Варшаве, где события застали его врасплох. Их отцу, пользовавшемуся громкой репутацией во всей Италии и обладавшему, благодаря фамильным бракам, огромными связями, было не трудно обеспечить за сыновьями почести и выгоды будущих сношений с Россией. Я, в то время, был как раз в Риме и папа мне об этом говорил. Я, по долгу совести, не мог скрыть от Его Святейшества, что, по моему мнению, господа Литта меньше всего подходили к успешному выполнению такой задачи, так как, по несчастью или вследствие неловкости с их стороны, они навлекли на себя недовольство Ее Императорского Величества, — один своими речами и претензиями, а другой — своим пристрастным поведением, в котором его обвиняли во время и после Варшавской резни. Я представил папе, что всякий другой прелат был бы приятнее русскому Двору; что же касается дел Мальтийского Ордена, то императрица, желая воспользоваться сношениями с Римом, чтобы восстановить состояние одного достойного человека, была бы польщена, если бы преимущество было дано князю…[202]

, родственнику гофмаршала и посланнику в Риме. Но влияние г.г. Литта взяло верх над моими представлениями, а это увеличило нерасположение к ним императрицы. Таким образом, архиепископ Фивейский (Литта) и его брат были назначены поверенными в делах в Петербурге, но первый не получил разрешения прибыть туда, а второй, тем временем, уже приехавший в Петербург, не имел возможности проявить там свой характер.

Между тем императрица скончалась, и все изменилось. Господа Литта, помимо большого интереса, который они возбуждали новизною своего появления, — так как папский нунций и Мальтийский посланник были не совсем обыкновенные лица при русском Дворе — имели за собою еще то преимущество, что в Петербурге теперь преобладал принцип благосклонного отношения ко всему тому, что раньше не нравилось, и осуждения всего того, что раньше выдавало удовольствие. Итальянское лукавство и подавленное раньше честолюбие нашли возможность распустить крылья, и мы сейчас увидим до чего они дошли. Кавалер Литта, выведенный в звание командора Мальтийского Ордена, стал проявлять свой характер в качестве полномочного посланника. Нунций прибыл к коронационным торжествам и был принять с отличием. Император уделял большое внимание своим католическим подданным, но еще больше Мальтийскому Ордену. Командор[203]

старался поддерживать этот зарождающийся интерес. Он делал вид, что признает положение своего Ордена критическим, и стал работать совместно с императором, как будто обоих что-то соединяло в ущерб третьему. Один предложил подготовить приезд ко Двору торжественного и чрезвычайного посольства, а другой учреждал командорства. Мы увидим, какое значение эти две меры имели впоследствии.

17 января 1798 года последовал указ о князе Потемкине, которого все считали настолько же забытым, насколько он уже давно был покойником. Этим указом предписывалось разрушение памятника воздвигнутого в его честь покойной императрицей в Херсоне, причем в указе разъяснялось, что подданный, управление которого было столь порочным, не мог заслужить подобной чести. Говорят даже, что его останки были брошены в воду[204]. Мнение на счет управления этого временщика было единодушно, но каков бы оно ни было, он, хорошо или плохо, все же основал города, углублял порты, строил верфи, Черноморский флот был великолепен, и это колоссальное творение нельзя было уничтожить местью над несколькими камнями. Император, который первоначально возымел мысль разрушить Таврический дворец, но потом решил сохранить его, хотел только доказать, что это решение происходило не от излишней деликатности или от уважения к предшествующему царствованию, а от экономических соображений.

28 января родился великий князь Михаил. Это было большим происшествием при Дворе, так как он был первый сын императора Павла, родившийся в России, и разговорам по этому поводу не было конца. Я хорошо помню, как кто-то спросил, не имеет ли новорожденный, в качестве «сына императора», больше прав на престол, чем остальные три сына, его старшие братья, родившиеся в то время, когда Павел был великим князем, и мнение публики на этот счет расходилось. Тем временем Его Императорское Величество рассудил, что рождение и крещение новорожденного должны сопровождаться такими церемониями, которые указали бы на разницу между детьми, рождающимися у наследника престола и у императора.