Двор на Поварской

Но, как бывало всегда, они остались хорошими друзьями. Принца я помню хорошо – большой был, лысый и добрый. Настраивал рояли. Про альт давно забыл, стал настройщиком. Приходил на все наши дни рождения и праздники, суетился, помогал, обязательно приносил Лидке какое-нибудь снадобье для ног. Хороший был человек, улыбчивый.

Принц у Лидки на дне рождения, 1987 год

Война

Потом во дворе на Поварской вдруг началась война. Началась она, конечно, не вдруг и не только во дворе на Поварской, а во всей Москве и во всей стране, 22 июня, ровно в четыре часа. Всё круто в одночасье изменилось: планы поехать к морю на лето, отремонтировать комнату, прочитать книгу, родить ребенка, наконец, которого кто-то так хотел…

Жильцы, услышав в полдень: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», – вышли, не сговариваясь, из своих подземелий на летнее ласковое солнце, вышли все, как на вселенский старинный сход. Стариков усадили, детей попридержали. У всех было странное выражение лица – не испуга, нет – удивления. Долго молча смотрели друг на друга, словно запоминая, мужики стали пить и прощаться, женщины плакать и прощать. Вечером сколотили стол посреди двора и сели. Пили много, семьями: Жучковы, Скорняковы, Башко, Элиавы, Бессоновы, Киреевские, Лихтентулы, Аганесяны, мрачный приват-доцент Любомудров, актер Кузькин, Печенкины и даже генеральша Сусанна Николаевна, всего неделю назад отправившая мужа на западную границу. Запили даже татары Темировы во главе с Равилем, жившие в самой тихой норной глубине двора, не пившие вообще никогда. Тарас только и знал, что оттаскивал бессознательные тела по подземельям. Сам никогда не употреблял, ни-ни, даже не притрагивался, был при деле, при воротах, метле, жетоне и Олимпии. Стоял на часах. Пока родители пьяным шепотом обсуждали во дворе планы и военные прогнозы, дети забеспризорничали, снова забегали по крышам, играя в военных и шпионов. В общем, были при деле, пока родители окунулись в общее обрушившееся на них горе. Война случилась как-то слишком внезапно, к обороне никто и не готовился. Через день-два мужики стали приходить в себя и уходить на фронт. Арон пошел сразу, Яков был уже стар и болен, подняться не смог. Борис было пошел, но его комиссовали по смешной, казалось бы, причине. У него была… куриная слепота. Генетическая форма, которую нельзя лечить. Лидка об этом знала, но не считала это настолько серьезным заболеванием, из-за которого могут комиссовать. Хотя замечала, что Борис старался вести дневной образ жизни, а вечером ходил с ней только под ручку, и то, не различая в сумерках, куда идет, и налетая иногда на столбы или прохожих. В общем, Борис остался в тылу, почувствовал себя неполноценным, снова крепко запил…

Аллусю с Зинкой и еще целый пароход детей приказали срочно эвакуировать куда-то под Рязань, фашисты стремительно подходили к Москве. Всех отправляли без родителей, а Лидке каким-то чудом удалось к девчонкам пристроить няньку, которая жила с Зизи в квартире и смотрела за соседским дитем. Девка недавно приехала из деревни по вызову родственников. Она была совсем молодая, лет восемнадцати, крупная, бойкая и дебелая. Русые жидкие косы, которым не хватало цвета, свисали до груди, и она их постоянно теребила. «Это я от нервов», – объясняла она, хотя ее никто никогда не спрашивал. Взрослых боялась, не любила и смотрела на них исподлобья, детей обожала. Анька, а все звали ее Нюшкой, сама вызвалась поехать с девчонками:

– Теть Лид, мне ж восемнадцать не дает никто, я за подростка сойду и пригляжу там за Аллусей. Чего мне тут среди вас оставаться, почти все разбежались уже, да и мне с немцами встречаться не с руки. А так при деле буду, девок пригляжу. Вот так вот, строишь-строишь себе планы на будущее, а оно хопа, по башке, да рельсой! – Нюшка была многословна, волновалась и накручивала косы на пальцы. – Это я от нервов, теть Лид.