Дворец и монастырь

Неожиданно для него игумен почувствовал особенный упадок сил, поспешно собрал всю братию и заговорил:

— Час мой пришел! Скажите, отцы и братия, кого выберете из среды вас, чтобы я мог умереть покойно?

— Не быть лучше Филиппа к наставлению, — раздались голоса старцев. — Кто сравнится с ним житием и разумом, да и во всех вещах кто искуснее?

— Филиппа! Филиппа выберем! — подхватили все, как один человек.

Филипп, бледный и смущенный, не мог сказать ни слова в свою защиту.

— Видишь, сам Господь их устами призывает тебя к настоятельству, — сказал добродушно Алексей. — Пока я жив, отправлю я грамоту к преосвященному отцу нашему новгородскому архиепискому Феодосию и буду молить его утвердить тебя, чтобы я мог умереть спокойно.

Он приказал написать просительную грамоту к Феодосию, сменившему Макария в качестве новгородского архиепископа, к епархии которого принадлежал Соловецкий монастырь, и сказал Филиппу:

— Повезут ее старцы наши, и ты поезжай с ними!

Это было новым ударом для отшельника. Тяжко ему было взять на себя обязанности настоятеля, но еще тяжелее было ехать в Новгород, туда, где кругом еще разные Колычевы, его родные братья, его племянники.

Но отказываться было поздно, нужно было повиноваться воле игумена, избранию всей братии.

Наскоро собрались старцы и Филипп в путь. Перебрались они благополучно на судне через море. Опять ступил Филипп на твердую землю того берега, на который он никогда не думал более ступать.

Опять замелькали перед его глазами густые, темные леса, деревни и города. Открылся перед глазами и Новгород, еще почти по-прежнему богатый и многолюдный, если и утративший свою былую вольность, то не утративший еще своего вольнолюбия. Филипп почувствовал сильное волнение, въезжая в этот центр кипучей торговой деятельности, и в душе проснулось желание куда-нибудь укрыться, не видеть и не слышать ничего. Пристали старцы на бедном и убогом подворье соловецкой обители и собрались с грамотою к архиепископу. Владычные палаты поражали тогда роскошью и богатством, не уступая архитектурой кремлевскому великокняжескому дворцу. Старцы думали о посещении этих палат, не без боязни. Давно они отвыкли и от роскоши, и от встречи с высокими особами, а тогдашнее высшее духовенство любило пышность и относилось свысока и презрительно к низшим духовным лицам. Владыки были в своем роде царьки и великие князья. Старцы возлагали все свои надежды на Филиппа, умевшего и говорить, и держать себя с высшими, но он наотрез отказался идти с ними к владыке.

— Ступайте одни к преосвященному, — сказал он и остался в своей келий, все еще точно ограждая себя от мира.

Архиепископ Феодосий, серьезный и величавый старик, вышел к смиренным старцам, принял их грамоту и, прочитав ее, неожиданно спросил:

— Почто не вижу его между вами?

Он уже много слышал про великого подвижника и, глядя на смиренных, простоватых старцев, по-мужицки кланявшихся ему и не умевших толково говорить, сразу угадал, что между ними нет того, молва о котором уже давно ходила в Новгороде, заносимая с Соловков многочисленными богомольцами. Он хотел лично повидаться с этим иноком-отшельником, успевшим прославиться, несмотря на свое затворничество. Пришлось Филиппу волей-неволей представиться архиепископу. Феодосий принял его почтительно, без обычной заносчивости большинства тогдашних владык, не только смотревших свысока на простых иноков и иереев, но и живших вообще не хуже великих князей. Архиепископ и отшельник остались наедине для беседы. Беседа продолжалась долго и была серьезна. Филипп говорил сдержанно и твердо о многих недостатках в Соловецкой обители, о необходимости разных новых мер, о нуждах монашествующей братии, о расширении монастырских построек. Ему невольно пришлось коснуться взглядов на монашество и духовенство Иосифа Волоколамского и Даниила, Заволжцев и Максима Грека. Феодосий изумился начитанности и светлому уму инока-отшельника.

— Из какого рода ты? — спросил он его.

— Из Колычевых, — ответил Филипп.

— Из Новгородских? — не без удивления спросил Феодосий, с любопытством вглядываясь в него.

— Да, все Колычевы новгородские, только я в Москве вырос. Боярина Степана Колычева сын.

— Слышал! Слышал! — сказал Феодосий с удвоенным любопытством разглядывая его, этого выросшего среди московской знати человека, добровольно обрекшего себя на бедность, труд и лишения, ушедшего, наконец, в пустыню. — Братья твои здесь живут, сродственники…

Филипп вдруг почувствовал: что-то сдавило ему горло, и он едва удержался от слез при напоминании о братьях, о родных. Воспоминания о прошлом сразу нахлынули в его душу. Братья! Братья! Они могут сказать ему об отце, о матери. Он может еще раз в жизни обнять их, прижать к груди родных и близких.

— Я рад за обитель, что отец Алексей тебя игуменом назначить вместо него просит, — любезно сказал Феодосий. — При тебе обитель процветет.

— Все в воле Божией, — ответил Филипп. — Я одного искал — тишины и уединения.

— Ну, на месте игумена отшельником нельзя быть, — заметил архиепископ.

— Я от труда не бегу, если на то будет воля Божия, — сказал Филипп.