Да, да, подтвердила она, бьет ее супружник, да еще как! Будто перед ним не жена верная, безропотная, а город, отданный триденно на разграбление. Ох, не красит людей война да славная суворовская армия. Совсем зверьми возвращаются.
Вот как… Натан про себя отметил, что никогда и не задумывался об особенностях Марфиной жизни. И видимо, относился к ней примерно столь же высокомерно, как Понятинские к своим гайдукам и слугам. Захотелось проявить участие. Не нашел ничего лучшего, как спросить незамысловато:
— Что ж, прям так и бьет?
— Бьет.
— И сильно?
— Сильно, — простодушно ответила Марфа, закатала рукава платья и показала синяки.
Натан засмотрелся на ее синяки, да и на руки, ими укрытые. И вдруг с удивлением для себя отметил, что они, между прочим, у нее совсем не старые, как можно было подумать ранее, под платьем-то, — не обвислые, а подтянутые, упругие. Только вот битые. Зачем же так? Что ж за брутал такой, муж ее. Натан взглянул ей в лицо, прямо в васильковые глаза. И вдруг понял, что, кажется, впервые смотрит на нее, в нее, вот так, глаза в глаза. Раньше-то она всегда не то что глаза, но и всё лицо прятала, то отворачивалась, то взгляд об пол тупила. А теперь глядела не таясь, вызывающе оскорбленно, с болью, не им причиненной.
— И по голове бьет?
— И по голове! — выдохнула Марфа обиженно.
После чего сняла платок, не по-замужнему опростоволосившись. Пышные русые волосы совсем уж изменили ее лицо, ранее, вполоборота выглядевшее строгим и немолодым. Теперь же золотисто-русые волны казались золотой рамою, придавшей законченность изящной миниатюре лица. Смешно задрав голову, Марфа явила указательным пальцем синяк на шее.
Натан же смотрел на нее во все глаза, будто впервые увидел (да, в общем-то, так и было). Марфины глаза, поймав этот — новый — взгляд Натана, вдруг тоже изменились. Зрачки хищно расширились. А губы изогнулись в мстительно-лукавой улыбке:
— И по ногам бьет, — сказала она, совсем уж другим тоном, иным голосом.
И его надтреснутость, кстати, тоже перестала казаться неловкой, раздражающей. Напротив, в ее голосе теперь чуялась загадочная, глубинная, ждущая проявления чувственность.
Солдатка приподняла подол бесформенного платья, аккуратно, будто вступая в воду.
— Вот синяк… и вот… И вот еще!
Натан завороженно смотрел на открывавшееся взору. Вместе с несколькими синяками он видел тонкие щиколотки, изящные голени, соблазнительно острые коленки. Сладкая истома завладевала им.
— Мама… — Натан облизнул пересохшие губы. — Мама мне синяки поцелуем лечила.
— Ох, барин, — сказала Марфа, — уж и не знаю, поможет ли мне.
На ватных ногах Натан подошел к ней. И, опустившись на корточки, начал целовать синяки, с каждым мгновением всё быстрей, переставая различать, где они есть, где нет их. И вообще — где что…
Глава 20,
Как ни трудно было сие выполнить, но на встречу со Степаном Горлис почти не опоздал. Правду сказать, еще сегодня днем он запланировал приехать раньше назначенного срока. И это понятно — одно дело наскоро переговорить перед поездкой к Спиро. И совсем другое — обсудить события, произошедшие с Натаном за полтора дня в большом количестве. Но оторваться от Марфы, от узнавания ее было так трудно. Потому большее, на что спромогся Натан, — не опоздать. Ну, или, будем совсем уж честными, почти не опоздать на встречу с Кочубеем.
Они сели в «шалаше». К вечеру стало довольно прохладно. Потому Степан, чтобы совсем не озябнуть, закрыл в своем шалаше-беседке ставни. А теперь, когда вечерний ветерок их не беспокоил, разговаривать было довольно комфортно. Горлис перво-наперво предупредил, что времени остается совсем мало, а наиважнейших событий случилось столь много, что отвлекаться нельзя. Степан согласно кивнул. И тут Натан, немножко даже неожиданно для самого себя задал такой первый вопрос:
— А скажи-ка,
Кочубей, вообще-то знал, что по хозяйству Натану помогает какая-то солдатка, живущая поблизости в казармах. Однако не ведал, как ее зовут. Поэтому вопрос в рамках следственных обсуждений принял совершенно естественно.
—
— У казаков.
—