Дворянство. Том II. Ступай во тьму

И Хель повела речь о великой силе, что заключена в людских душах. О могуществе идей, которые, будучи высвобождены, сметут любую преграду. О мечтах, которые сильнее железа и злата, ибо поражают не члены, а самое сердце. Искрой мы зажжем костер, прорицала она, и от него возгорится пламя, кое станет разрушать и созидать единовременно, ибо такова суть и природа великих потрясений.

А затем я спросил ее: что же это за сила? Какая идея бросит вызов легионам Империи, королевств и Острова? Что заставит людей биться и умирать за нас? Она ответила, и те слова я запомнил так, будто резец из самой прочной стали выбил каждую букву в граните моей памяти.

Справедливость, ответствовала Хель. Сия добродетель понятна и близка сердцу любого человека, богат он иль беден, знатен или низок по рождению, молод или стар годами. Мы пообещаем правосудие для всех. Справедливость для каждого. Порукой государя, чья кровь густа и благородна, а устами его говорит сам Пантократор.

Так вещала она, и мы слушали, а сердца наши преисполнились трепетом, ибо слова ее поражали и восхищали единовременно. Эта женщина говорила о вещах грандиозных, невиданных и неслыханных, но в то же время речь ее не была похожа ни на сказку, ни на проповедь. Хоть она и рассказывала о сущностях и событиях, которым лишь предстояло случиться – а может и не произойти вовсе! – однако говорила так, будто их свершение предопределено. Словно это где-то и когда-то уже было и обречено повториться вновь, независимо от наших чаяний.

Мы слушали, захваченные против своей воли ужасающим величием слов Хель. И так начинала вершиться История…»

Гаваль Сентрай-Потон-Батлео

«Тридцать пятое письмо сыну, о словах, что были сказаны однажды ночью»

* * *

- Ты подвел меня, комит, - произнес Оттовио, скрестив руки на груди. Император выглядел удивительно строго и внушительно, лет на пять, а то и все десять старше своих шестнадцати лет. Даже золотистые волосы, обычно свободно падающие на плечи, Оттовио зачесал назад, умастив маслом.

- Прошу, сядьте, Ваше Величество, - негромко попросил граф Шотан. – Негоже стоять повелителю, когда его неверный слуга лежит.

- Я буду решать, что для меня пристойно, а что нет, - отрезал император. Помолчал несколько мгновений, затем добавил тише и мягче. – Друг мой, я ценю ваше участие и заботу, но…

Шотан сделал правильный вывод, что многозначительное «но» продолжения не возымеет и ответа не требует, поэтому граф отступил на шаг, скрипя бригандиной. В ожидании коронации весь ближний круг Оттовио носил броню, не скрываясь, выполняя роль живого щита для правителя. Слишком уж многое было поставлено на кон. Даже маркиза Биэль аусф Вартенслебен временами надевала под плащ изысканную кольчугу из дивно мелких и прочных колец - подарок некоего доброжелателя.

Дан-Шин тяжело моргнул, даже это слабое усилие далось ему с большим трудом. Лицо комита обрело синюшную и пятнистую бледность, как у мертвеца, в чьих жилах гниет застоявшаяся кровь. Губы пересохли, а глаза запали так глубоко, что казались искусственными, плохо подобранными по размеру черепа.

- Интересно, - прошептал он. – Интересно…

- Что? – приподнял бровь император, чуть склонив голову, глядя на комита сверху вниз. Оттовио держался очень прямо, слишком уж прямо даже для прирожденного аристократа. Дан-Шин уже встречал подобное, видел у кавалеристов, которых выбивали из седла в бою. Молодой правитель страдал болями в пояснице. Не настолько сильными, чтобы сделать его калекой, однако достаточными, чтобы отравлять жизнь.

Интересно, почему самый могущественный человек в мире не подлечился магией? Не хочет оскверняться богомерзкой волшбой… или не доверяет колдунам?

- Я служил Вам, мой господин, однако прежде видел Вас только на картине, - слабо улыбнулся Дан-Шин. – А нынче лицезрю собственными глазами. Да еще Вы снизошли до того, чтобы прийти ко мне. Большая честь для маленького, сирого человека.

- Да, - согласился император. – Она могла быть куда существеннее… и ты был бы уже не столь мал и сир, выполнив приказ моей посланницы.

- Я виноват, - комит и не думал оправдываться. – Не справился. Не исполнил Вашу волю, господин. А теперь я совсем бесполезен.

Он криво усмехнулся, Оттовио косо глянул на одеяло, прикрывавшее больного. Одна нога четко выделялась под шерстяной тканью, вторая обрывалась на середине бедра. Лейб-медик уже развел руками, сказав, что это подлинное чудо, ведь из десятка подобных ампутаций успешно заканчивается едва ли пара.

- Думаю, поступим без лишних танцев, – продолжил комит.

Граф за спиной Оттовио снова дернул плечами, скорчив злую физиономию, император, не оглядываясь, слегка повел ладонью, дескать, тише, пускай говорит.