Прежде всего в конце XIX — начале XX века в фокус внимания исследователей попала преимущественно одна форма русского усадебного театра второй половины XVIII — первой половины XIX века — крепостной театр, который рассматривался одновременно как проявление крепостного рабства и как форма творчества крепостных{1375}
. Сравнение жизни крепостных актеров с жизнью крепостных художников, архитекторов, музыкантов, с одной стороны, привело к пониманию истории крепостного театра как части истории русской художественной интеллигенции{1376}, но, с другой стороны, на долгое время сузило и примитивизировало представление о генезисе, функционировании и типологии усадебного театра в целом.Исследований же первичной составляющей усадебных театральных затей — «благородного любительства» — практически не проводилось. Впервые эта историко-театральная проблема была поставлена в первом томе
Не рассматривалась многосторонне и фигура владельца театра: его личные эстетические вкусы и задачи, русские и европейские влияния, круг единомышленников и тому подобное{1378}
. Исследования крепостного театра на долгие годы, по сути дела, свелись к изучению всего нескольких крепостных трупп, прежде всего графов Петра Борисовича и Николая Петровича Шереметевых и, в меньшей степени, князя Николая Борисовича Юсупова, особый интерес к которым объяснялся ранней музеефикацией принадлежавших им подмосковных усадеб Кусково, Останкино и Архангельское (все три усадьбы стали музеями в 1919 году){1379}.[212] Истории же других крепостных трупп исследователи касались лишь в общих работах о крепостном театре или шире — о крепостной интеллигенции{1380}.Созданное в 1922 году Общество по изучению русской усадьбы (ОИРУ), в целом значительно обогатившее представление о русской усадебной культуре, за восемь лет своего существования только подошло к постановке проблемы театра и театральности в усадьбе{1381}
. Организаторы ОИРУ сосредоточились в первую очередь на архитектуре, пытаясь если не спасти, то хотя бы подробно описать гибнущие усадебные комплексы.В 1930–1950-е годы исследование русского усадебного театра XVIII–XIX веков носило случайный и фрагментарный характер. Поворот в изучении этой темы произошел в 1970-е годы на базе семиотических работ тартуской школы, широко поставившей проблему бытовой «театрализации», праздничной и развлекательной культуры в целом{1382}
. Плодотворным для понимания природы усадебного театра стало выдвинутое в этих работах представление об усадьбе как пространстве «театральности и игры»{1383}; взаимосвязанности театрализованной усадебной архитектуры (в том числе и ландшафтной) и поведения человека, обживающего это пространство{1384}, а также праздника как средоточия, концентрации игровых, театральных форм{1385}. Рассмотрение этих вопросов позволило в последующие десятилетия иначе взглянуть на истоки феномена усадебного театра и причины его широкого распространения в России последней трети XVIII — начала XIX века{1386}.В 1990-е годы в отечественной и зарубежной историографии появился ряд работ, анализирующих придворный церемониал (как европейский, так и отечественный) в рамках политической истории{1387}
. Подражание придворным «ритуалам власти» рассматривалось как один из источников возникновения европейских театров в замках и дворцах{1388}. Возникла необходимость изучения европейских корней русского усадебного театра конца XVIII — начала XIX века, копирования европейских театральных форм и их трансформации на русской культурной почве{1389}.Разноаспектное изучение генезиса, типологии, поэтики{1390}
усадебного театра поставило вопрос о системном изучении этого явления, объединяющем методы социальной и культурной истории{1391}. Одна из таких социокультурных проблем — роль усадебного театра последней трети XVIII века в распространении столичной культуры в пространстве русской провинции — и будет рассмотрена в настоящей статье.«Столичное» в «усадебном»