Двуявь

Юра скосил глаза и с изумлением обнаружил, что с перил исчезли деревянные поручни. Остались лишь железные стойки, да и те выглядели неважно – гнутые, шаткие, с облупившейся краской. Стены вокруг покрылись грязным налетом, царапинами и надписями (он машинально прочёл ближайшую: «Меченый – гнида»). Из-за немытых стёкол донёсся шорох, тихий и монотонный, и стало понятно, что на улице дождь. Этажом выше зазвучали шаги – навстречу кто-то спускался. Чтобы его увидеть, Юра повернул голову…

И наваждение развеялось. Словно неведомый режиссёр, спохватившись, отодвинул из поля зрения декорацию, оставшуюся от другого спектакля. Солнечный свет ворвался в окно, которое вновь обрело прозрачность, а воробьи продолжили свой базар.

Страха на этот раз почему-то не было, вместо него пришло понимание, что увиденное сейчас – фрагмент из предрассветного сна, осколок памяти, вспыхнувший неожиданно ярко и потому показавшийся столь реальным.

Самохин остановился, пытаясь вспомнить ещё какие-нибудь детали, но безуспешно. Сон опять растворялся, отползал куда-то в тёмный уголок разума, как хищник, который понял, что его обнаружили слишком рано.

Уже привычным движением Юра поднёс к глазам ладонь с меткой. Как и ожидалось, рубцы опять покраснели, но ненадолго: кожа быстро возвращала себе нормальный оттенок.

Выйдя с лестницы на третий этаж, он взглянул на часы – три минуты до конца пары. Коридор был всё ещё пуст, лишь напротив лекционного зала сидела на подоконнике девица в джинсах, кроссовках и чёрной майке. Её тёмные, с лёгкой рыжинкой волосы, обрезанные по-спортивному коротко, топорщились, как антенны.

Звалась она Галка Кнышева, училась с Юрой в одной группе, а в общении была простая, как три копейки, что и не замедлила подтвердить:

– Здорово, Самохин. Свадьба когда?

– Не понял?

– Да ладно. Давай колись, чё за тёлочка, с которой сейчас пришёл.

– А ты откуда…

– Из окна, откуда ж ещё. Сижу, развлекаюсь – первую пару всё равно проспала.

– Тьфу, ёлки. Такта у тебя – ни на грош. Нет чтобы проворковать: «Ах, Юрий, что за прекрасная незнакомка?»

– Девка прикольная, только худая больно – смотри, как бы ветром не унесло. С какого факультета?

– С филфака. Я бы, Галка, таким как ты вообще запретил на окнах сидеть. Чтоб народ не смущали зря.

– Всех не перевешаете, сатрапы.

Она спрыгнула с подоконника – крепенькая и вертлявая, как юла. Надсадно и хрипло грянул звонок, прокатился эхом по коридору. Народ повалил из аудиторий, университет загудел, и уже трудно было поверить, что три минуты назад некий двинутый первокурсник стоял на лестнице, ловя отголоски сна.

– А, Юрец, – Сергей протянул лапищу. – Куда ты вчера пропал? От ректора не вернулся. Я уж думал – выгнали, что ли? Хотел позвонить, но забыл, завертелся как-то.

– Весь в трудах, в заботах?

– Не, ну а чё? Нас на тренировке вчера вообще загоняли…

– Ты с ним, Серёга, лучше не спорь, – встряла Кнышева, – он сегодня злой как собака. Меня хотел запретить.

– Чего? – бравый форвард слегка завис.

– Ага, сама прифигела.

Юра, оставив их, прошёл в зал, сел по привычке на задний ряд, хотя и знал, что эти задворки преподаватель видит лучше всего. Столешница была из светлого дерева, без всяких футуристических вывертов. Наверное, если бы дело происходило лет двадцать или тридцать назад, её изрисовали бы ручками, но сейчас поверхность оставалась чистой и гладкой. Причина, правда, состояла не в духовном прогрессе (который, хотелось верить, всё-таки имел место), а исключительно и только в техническом. Шариковые ручки уверенно выходили из обихода – глупо таскать их с собой, если у каждого есть планшет.

Юра порой задумывался над тем, зачем вообще нужны лекции. Не проще ли просто сбросить студентам тексты или хотя бы видео? Или, может, преподаватели полагают, что только живое общение лицом к лицу, осенённое блеском импровизации, способно зажечь в оболтусах священное пламя знаний? С этим вопросом первокурсник Самохин пока что не разобрался.

Закончилась перемена, и доцент Вай приступил к работе. Вообще-то его фамилия была Караваев, но студентам она казалась слишком длинной и малоинформативной. Прозвище ему подходило больше. Во время лекции он не стоял за кафедрой, а расхаживал вдоль рядов, повествуя о каком-нибудь Медном бунте с таким волнением, словно сам только что оттуда и до сих пор не пришёл в себя.

Одно его качество особенно нравилось первокурсникам: услышав интересный вопрос, Вай способен был тут же свернуть на новую тему и рассуждать о ней, пока его не остановит звонок. Надо ли говорить, что юные строители коммунизма этим беззастенчиво пользовались. Вот и сейчас, отвечая кому-то, преподаватель воскликнул: