Карие глазки засветились еще ярче, чем когда она вошла ко мне в палату. Теперь понятно, кто зажег этот огонек…
— Анаит Самвеловна, я вас у входа буду ждать через десять минут, — доктор уходит, а я не могу сдержать счастливой улыбки — как я рад, что у Ани за столько лет наконец-то появился ухажер, которого она не отталкивает уже на подходе.
— Давид, не смотри так, — пеняет мне родственница. — Зачем ты сказал, чтобы я поехала? Только представь, что будет, если наши увидят меня, выходящей из чужого автомобиля.
— Ты хотела сказать, из автомобиля с русским водителем.
— Тем более! Мне жизни не будет после этого… Если вообще из дома не выгонят.
— Аня, прекрати! — говорю довольно строго, чтобы немного взбодрить её. — Ты такая же хозяйка того дома, как и все! Имеешь равные права с моим отцом. И ты уже взрослая девочка…
— Ага, настолько взрослая, что успела стать разведенкой.
— Хватит цитировать мою мать! То, что ей повезло с замужеством, а тебе нет, не делает её великой личностью, чьи фразы стоит заучивать наизусть. Аня, ты имеешь право встречаться с теми, с кем захочешь.
— Я знаю… Но, Давид… А если я снова ошибусь? Отряхнуться и пойти дальше я уже не смогу…
— Сможешь, — говорю уверенно. — Ты что же думаешь — никто не ошибается? Ошибаются. И ты и на это, представь себе, имеешь право.
— Хорошо говорить с юристом — все права мои знает, — Аня наконец повеселела от своей же шутки, и напряжение разговора спадает. — Ладно, пойду я, а то неудобно заставлять человека ждать.
Она целует меня в щеку, а я пытаюсь поймать её взгляд, чтобы увидеть эти искорки предвкушения встречи, но упрямица специально меня игнорирует. И только у выхода на секунду задерживается и выпаливает мне на прощание:
— И не смотри так на меня! Прибереги свои взгляды для Аси!
Анаит всё-таки бросает мне быструю счастливую улыбку и ускользает за дверью, не успев заметить грусть, вернувшуюся ко мне после упоминания любимого имени.
Асья… Весь день гнал от себя мысли о ней, и вроде бы даже получалось — родственники и медперсонал даже в тихий час не дали мне остаться одному. И вот теперь вечер, палата опустела, и мысли, будто слетев с ручника, понеслись в мою голову.
Вот она стоит передо мной в растянутой домашней футболке, вся в штукатурке, с каким-то платком на голове, перекосившемся и съехавшим на бок. Смешная и такая маняще близкая. Так и хотелось прижать к себе. В принципе, я это и сделал, когда снимал её с дивана за секунду до падения. И отпустить было очень сложно — руки не желали слушаться, сцепляясь на тонкой талии…
Вспомнил, как она пробовала впервые долму… Смотреть, как Асья ест — это вообще отдельное искушение. Испачканные соусом губки так и хотелось поцеловать…
А ведь поцелуй едва у нас не случился. Чуть позже, когда мы катались на велосипедах в парке. Помню каждую деталь того момента, и Асино лицо, испуганное и застывшее перед моим. Как бы она отреагировала, поцелуй я её тогда? Если бы была возможность у людей отматывать время назад, то из всей своей жизни я бы выбрал тот день и всё-таки поцеловал. Я тогда боялся, что спугну её и она оттолкнёт меня, закроется… Сейчас же я понимаю, что, возможно, мы больше не увидимся с ней никогда, и безумно хочу хотя бы узнать вкус её губ.
Замечтавшись, я и не заметил, что в палату кто-то вошел. Густые сумерки не дают рассмотреть посетителя.
— Мама, это ты? — всматриваюсь в темный силуэт, который молча приближается к моей кровати…
37
Больничная палата практически полностью погрузилась во тьму. Из незашторенного окна внутрь проникает тусклый свет уличного фонаря, но он падает на вошедшую со спины и не даёт разглядеть лицо. В том, что вошла именно женщина, я не сомневаюсь: тонкая комплекция и плавная походка никак не ассоциируется с мужчиной.
— Каринэ? — зачем-то называю имя сестры, хотя на языке крутится совсем другое имя, которое я пока не решаюсь назвать. Боюсь? Да, но скорее того, что это может быть не она…
— Привет, — слышу знакомый голос и чуть не подскакиваю на кровати. Многочисленные повреждения препятствуют перемене положения тела даже на считанные сантиметры.
— Асья… Ты пришла?
— Я не могла не прийти…
Стараюсь рассмотреть её лицо, но ничего не выходит — противный свет в окне будто стал ярче и слепит меня, оставляя облик напротив в черной неизвестности.
— У меня завтра операция…
— Я знаю, — отвечает мгновенно, предупреждая и будто обрубая дальнейшие мои сомнения насчет её исхода. — Всё будет хорошо.
— А если нет? — сам не понимаю, почему задаю этот вопрос ей, я ведь решил, что не буду ставить Асью перед нравственным выбором.
Ася ничего не отвечает, а садится на край моей кровати — так близко, что мне достаточно протянуть руку и я смогу её коснуться, и в то же время она совершенно недосягаема — рука, которая могла бы дотянуться до неё в гипсе и примотана к туловищу.
— Асья, я не могу рассмотреть твоё лицо, — это становится настоящей пыткой! С каждой секундой я понимаю, что больше всего на свете мне сейчас нужно её увидеть!
— Ты же слышишь меня, разве этого не достаточно? — как будто бы усмехнувшись отвечает и склоняет голову на бок.