Двуликий Янус. Спорт как социальный феномен. Сущность и онтологические основания

2. Именно от греко-римских массовых религиозно-зрелищных обрядов и ритуалов стал распространяться феномен спортивного соревнования, сегодня воплощающийся чуть ли не в любом виде производственно-бытовой и рекреационно-досуговой деятельности.

3. Происхождение ритуально-обрядовой практики агонов и спорта связывается с существованием тайных религиозно-политических мужских союзов, от чего проистекают моменты эзотерической обособленности, условного соперничества, магической насыщенности состязаний, даже, в частности, запрет на участие в них женщин и традиция выступать в обнаженном виде.

4. С агонально-спортивной религиозной практикой связано и понятие искупительной или очищающей жертвы, превращенное сегодня в принцип честной (правильней было бы сказать, чистой) игры.

5. Наконец, принцип цикличности (годовой цикл сельскохозяйственных работ) и принцип искупительной, очищающей жертвы в сумме рождают образ умирающего и воскресающего божества ещё задолго до появления христианства и других восточных религий в сфере греко-римской культуры. Конечно, нельзя забывать, что подобный образ существовал в некоторых восточных национальных религиях (например, у египтян) и был взят христианством именно оттуда. Но агонально-спортивная религия, культивируя подобный образ, тем самым, подспудно готовила античный мир к принятию христианства, создавая идеолого-мировоззренческую платформу их будущей взаимной толерантности.

Не будем говорить об указанной толерантности в Византии – это вопрос дискуссионный, но в эпоху Возрождения данная потенциальная толерантность получила дополнительную основу, в частности, в лице модернизированной религиозной доктрины Католической церкви, названной гуманизмом. Напомним, что сегодня гуманизм считают философско-просветительской доктриной и позиционируют в качестве главного философского основания современного спорта и олимпизма. Относительно ренессансного гуманизма такое утверждение неверно в корне. Но со временем, выхолащивая свою религиозность, всё более абстрагируясь от конкретно-исторической действительности, гуманизм стал очень удобной идеологической платформой, в том числе и для спорта, существенно усилив связку спорта и традиционной церкви.

Исходя из вышеизложенного, хотелось бы понять, почему основатель современного олимпизма Пьер де Кубертен призывал на место Бога поставить обожествляемого Человека, превратить Олимпийские игры в новую религию Человечества.

Возможно, Кубертен не очень понимал религиозную суть своих собственных призывов, или сходство / различие между христианской и агонально-спортивной религиозной практикой. Но скорее всего, исходя из анализа его выступлений, деятельности и поступков, можно предположить следующее: он видел, что традиционная, ставшая цивилизованной церковь всё больше отчуждается от верующих, становясь социальным институтом, занимающимся в основном собственными финансово-экономическими и политическими проблемами, а не решающим задачу удовлетворения религиозных потребностей масс.

Скорее всего, он видел антигуманную сущность новоявленных культов государства и харизматических политических лидеров, денег, капитала, т. е. культов, составляющих основу цивилизации.

Вполне возможно также, что за свою долгую практику работы и общения в самом центре организации и проведения олимпийских мероприятий Кубертен прекрасно осознавал скрытую религиозность спортивной деятельности. Деятельности, призванной по своему характеру и потенциально способной при определённых условиях удовлетворять религиозные потребности спортсменов не хуже, а гораздо лучше традиционной религии, «с головой» вовлеченной в процесс отчуждения власти. Хотя вряд ли он был знаком с теорией отчуждения. Или всё-таки был? Этот принципиальный вопрос нуждается в тщательном исследовании.

Как бы то ни было, Кубертен явно ратовал за неотчужденную от масс именно олимпийскую религию, религию, воспевающую и культивирующую человеческое совершенство, понимаемую и разделяемую во всех странах, независимо от их экономических, политических, конфессиональных, расовых особенностей. Если так, то, возможно, нам ещё суждено оценить Пьера де Кубертена не только как философа, педагога, общественного деятеля.

Тем не менее, какими бы субъективными побуждениями не руководствовался Кубертен, создавая «неоолимпизм», следует признать, что в итоге он породил не новую неотчужденную «религию атлетов», а мощный рычаг, усиливающий спортивный институциональный механизм и область социального цивилизационного отчуждения. Недооценивая принципиальные различия греческой агонистики и римского спорта, мы вновь и вновь допускаем ту же самую ошибку их фактического отождествления, которую, по-видимому, допустил и сам Кубертен. В чем суть этой ошибки?