Двуликий любовник

— Значит, ты украл ее из пруда.

— Мне подарил ее хозяин дома. Это золотая рыбка.

— Золотых рыбок не бывает, дурило.

Высокомерный вид мальчика начинает меня раз­дражать. Я смотрю на его вздернутый наглый нос, на четко очерченные толстые губы и сплевываю, едва не попав ему на ботинок.

— Катись отсюда, парень.

— Это японская рыба, — невозмутимо продолжает он. — А ты кое-чего не знаешь.

— Чего же?

— Этих рыбок можно держать в руках.

— Рыб нельзя брать руками.

— А вот и можно. Сейчас я покажу. Смотри.

Я все еще прижимаю аквариум к груди. Образован­ный мальчик смело запускает в него руку, вытаскивает рыбку из воды и подносит ее к моему носу. Рыбка судо­рожно колотит хвостом, неожиданно делает прыжок и, прочертив над нашими головами сияющую дугу, шлепается в стоячую воду пруда и исчезает. В одно мгновение от нее не остается и следа. Я отталкиваю маленького пижона, становлюсь коленями на парапет, окаймляющий пруд, и пристально всматриваюсь в мутную зыбь, надеясь разглядеть в ней блестящую рыбку. Тщетно. Опускаю в воду руку, отчаянно силясь нашарить ее в неведомых глубинах. Все мои усилия на­прасны — я больше никогда ее не увижу... И, обратив к моему врагу пылающее от гнева лицо, я испускаю отча­янный, душераздирающий вопль, боевой клич Фанеки, сигнал нашей команды к наступлению: «Кроличьи шкурки беру-у-у!»

Услышав этот вопль, злосчастный мальчишка в ужа­се улепетывает. Окаменев от ненависти, задыхаясь от отчаяния, я не двигаюсь с места и думаю о рыбке, кото­рая плывет в темной воде пруда, среди гниющей тины и скользких водорослей. В этой зеленой воде, думаю я печально, рыбку ждет неминуемая гибель...

Я и сейчас вижу себя таким, несмотря на прошед­шие с той поры годы, себя и рыбку: я стою, склонив­шись над прудом, словно собираясь напиться его мертвой воды, а рыбка беззвучно скользит над илис­тым дном, над клубами столетнего мха, и растворяется во мраке навсегда.

4

В день своего свидания с Нормой с десяти утра до двух дня Марес работал на площади Дель-Пи. В полдень он ненадолго прервался и зашел на рынок Букерия, купил там несколько листьев салата и две телячьих котлеты, снова отправился в магазин театральных принадлеж­ностей на улице Оспиталь и приобрел накладные бро­ви и бакенбарды. Возвращаясь обратно, где-то на ули­це генерала Касаньеса он внезапно почувствовал странное желание сделать кое-что, чему позже не мог найти никакого объяснения: он зашел в бар и купил там пачку сигарет «Дукадос-интернасьональ».

Чуть позже он встретил Кушота и Серафина, они вместе выпили пару стаканов вина, но обедать с ними Марес не захотел и отправился домой. Дома он поджа­рил котлеты, съел их с салатом и откупорил бутылку «Риохи». Потом, прихватив с собой бутылку, заперся в спальне и поспал минут двадцать. Он с удовольствием поспал бы подольше, но нервы были слишком напря­жены. Проснувшись, он увидел лежавшую на ночном столике пачку сигарет и не смог объяснить ее появле­ние: он не курил.

— Ладно, за работу, — сказал он себе и придвинул к окошку столик; на него поставил прямоугольное зер­кало, затуманенное крошечными пятнышками ржав­чины и двумя длинными разводами. Он прислонил зеркало к стопке книг и аккуратно разложил перед ним накладные усы, ресницы и бакенбарды, принад­лежности для бритья и клей.

Усевшись за столик, он довольно долгое время изу­чал в зеркале свое лицо, бледное, измученное, до неуз­наваемости измененное временем, безжалостным огнем зажигательной смеси и горькими воспомина­ниями о несчастной любви. Какой стертой и невыра­зительной стала за эти годы его физиономия! Он смо­трел на себя в зеркало без грусти и сожаления, холод­но и спокойно изучая этого пошлого, унылого неврастеника, в которого превратился. Несмело до­тронулся до волос: белесые, редкие, мертвые, они по­ходили скорее на потрепанную бахрому старого ков­ра. Ожог разгладил и натянул ставшую пергаментной кожу, стер с лица всякое выражение, придал черепу не­ожиданно жесткие очертания. Смутно шевельнулась мысль, напомнившая строчку одного поэта [18], что за этой личиной, которая глядела на него из зеркала, ни­кого не было.

— Да тебя и без всякой маски никто не узнает, — произнес он равнодушно, обращаясь к отражению. — Кто разглядит в этих серых отрепьях того пижона, до­на Пустое Место, который так удачно женился на Нор­ме Валенти?

— Никто, — ответил он совершенно другим голо­сом. — Козел.

Даже она вряд ли узнала бы его теперь. Мало ожо­гов, от которых его кожа стала безжизненной и глад­кой как пергамент, так еще за последние три года у не­го выпали почти все волосы, на руках появились пиг­ментные пятна, неизвестно почему уменьшился рост, нос искривился, плечи ссутулились, и так вытянулся подбородок, что лицо стало более узким.

— Ладно, будет что будет. Приступим.