Двум смертям не бывать

— Подсудимая, — начал он, — несомненно, человек много страдавший. Очевидно, она является уродливым плодом нашего общества, которое позволяет своим членам осуществлять насилие в семье, насильнику оставаться безнаказанным, а женщине жертвовать своими детьми, потому что ей нечем кормить их, потому что ей не на что жить. Кто из женщин, имеющих детей, оказавшись в ситуации, в которой очутилась Жанна, — без денег, без знакомых, совершенно одна в чужом городе, молодая, неопытная, напуганная преследованием, гонимая злой молвой, кто бы из вас, женщины, не захотел в этих условиях, чтобы еще не родившийся сын начал свою жизнь не в обстановке зла и насилия, а в обстановке радости и благополучия? Кто из вас, женщины, не пожелал бы своему ребенку лучшей доли? Может быть, Жанна и не очень хорошая мать, но она пыталась исправиться. Она не хотела расставаться с сыном. Она не хотела брать деньги за его жизнь. Она совершила ошибку и захотела ее исправить, но не смогла. Точнее, не успела. Я понимаю, что в наших условиях совершенно невозможно доказать, что расписки в получении денег фальшивые, а фотографии сделаны тогда, когда Степанкову опаивали наркосодержащими лекарствами. Но многое свидетельствует именно об этом. Вернувшись в родную страну без сына, без денег, Жанна поняла, что выброшена на обочину жизни. Тогда она решила расстаться с жизнью, но ее остановили. Ее остановили, и она захотела выбраться с этой обочины при помощи первого попавшегося средства, которое пришло в ее воспаленную трагедией голову. Она не сознавала, что творит. Лишь одна мысль пульсировала тогда в ней — мысль отомстить человеку, который отнял у нее сына, который надругался над ее материнским чувством. И она пошла на поводу этого чувства. Каждый из вас, женщины, мог бы оказаться на ее месте. И потому не судить мы должны Жанну Степанкову, а понять и простить. Да, именно понять и простить! — Адвокат защиты сел.

— А может, мне ей еще спасибо сказать за то, что она меня порезала? — раздался возмущенный крик Тимпанова. — Может, мне ей еще в ножки поклониться?

— Истец, за нарушение порядка вы будете удалены из зала! — холодно заявила судья.

Жанне было предоставлено последнее слово.

— Я… Я не знаю, что сказать, — начала она тихо.

— Подсудимая, пожалуйста, говорите громче, мы вас не слышим, — сказала судья.

— Я не буду ничего говорить!

— Подсудимая! Вы отказываетесь от последнего слова?

— Да! Потому что… А, бесполезно! — Девушка махнула рукой и села.

— Суд удаляется на совещание.

После совещания тройка в судейских мантиях вернулась в зал. Все поднялись, когда был зачитан приговор.

— …Три года лишения свободы в колонии общего режима…

Конвой встал по бокам осужденной — Жанна низко опустила голову. Чуда не произошло. Просто чудес на свете больше не бывает!..

Глава 17

Павлика Морозова боялись и питомцы детдома, и их воспитатели. «Любимчик директрисы», — говорили про него, и это звание давало мальчику право на такие поступки, которые для любого другого ребенка были безусловным табу. Он мог врать, дерзить преподавателям, задирать маленьких — кроме легких упреков, ничего ему не было. Более того, одного намека мальчишки на то, что он пожалуется на докучливые приставания воспитателей самой Поливановой, было достаточно, чтобы укротить в тех тягу к его нравственному формированию.

Все это не лучшим образом сказывалось на моральном облике воспитанника. Он дерзил учителям, был непременным участником все потасовок и каверз, да и учился далеко не блестяще.

— Ну что вы хотите! — пожимала плечами Вера Яковлевна, выслушивая очередные жалобы на своего любимца. — Мальчик насильно вырван из привычной среды, у него сильнейший стресс, ему нужно время для адаптации…

Между тем никак нельзя было сказать, что у Морозова сильнейший стресс. Стресс скорее был у тех, кто сталкивался с ним на узкой дорожке.

— Мальчик отнимает у младших сладости! — жаловались воспитатели.

После этого Вера Яковлевна на свои кровные покупала килограмм шоколадных конфет и зазывала Морозова будто бы для задушевной беседы в свой кабинет. Во время «проработки» Павлик потихоньку съедал весь килограмм, так что его чуть не тошнило на пол конфетами. Естественно, после этого он на время переставал отбирать лежалые карамельки у безответных малышей.

— Мальчик плохо учится, дерзит учителям! — поступала новая жалоба.

И Вера Яковлевна тащила Морозова к себе в кабинет, где до позднего вечера разбирала с ним задачки по математике. Морозов смотрел на нее хитрющими зеленоватыми глазами и ждал объяснений. Объяснения могли продолжаться и час, и два… Вера Яковлевна рассказывала ему задачу в лицах, изображала ее наглядно — ребенок не понимал. Когда выжатая, точно лимон, директриса в изнеможении опускалась на стул, сильно сомневаясь не только в своих педагогических способностях, но и в умственных способностях своего ученика, он, утомленный спектаклем, неожиданно выпаливал верный ответ. И такая блестящая сообразительность служила подтверждением некоторых весьма утешительных гипотез директрисы…