Двум смертям не бывать [сборник 1986, худож. Л. Я. Катаев]

Они ехали, то взбираясь на скаты высоток, то спускаясь в заснеженные лощины, где машины в разъезженных колеях буксовали, и тогда им обоим, Горячеву и Шерстобитову, приходилось выходить на колючий пощипывающий мороз, ждать, пока проходящие пехотинцы и охрана командующего не вызволят из сугробов, не подтолкнут. Шерстобитов при этом охотно участвовал в случающейся суматохе, он как будто доказывал свою ловкость и силу: работал лопатой, наваливался плечом, подпирая машину, смеялся с бойцами, но, как только садился на место, опять умолкал, хмуря брови.

Наконец они выехали на большое, широкое поле, изрытое множеством чёрных воронок. Где-то близко ударился и взорвался тяжелый немецкий снаряд.

Шерстобитов при звуке разрыва снаряда заметно обрадовался, оживился, глянул в мутное боковое оконце машины, объяснил командарму:

— Дальше ехать нельзя. Надо будет оставить, машину, а дальше пешком.

— Хорошо. Вы хозяин, ведите, — сказал командарм. — Но не в штаб, а на ваш наблюдательный пункт.

Шерстобитов рукой указал направление шоферу. Тот съехал с дороги по вешкам и вскоре остановился на опушке соснового леса, в укрытии, огороженном свежесрубленными хвойными ветками.

Командарм и комдив пошли лесом, в обход, по узкой, виляющей среди сугробов тропинке, след в след. Сзади двинулись Простяков, Двойных, автоматчики. В одном месте, на маленькой тихой поляне, Шерстобитов сказал генерал-лейтенанту:

— Здесь пригнитесь пониже, а то снимет снайпер…

Но сам не пригнулся, пошел во весь рост, на что генерал-лейтенант только коротко и презрительно фыркнул. Сучья старой сосны, колючие голубые хвоинки, пленки белого моха и перистые мутовки с верхушек деревьев, обломки отбитой смолистой коры, еще пахнущей свежим соком, валялись вокруг как свидетельства точности глаза вражеского снайпера. Лес, изреженный артобстрелом, тоже мог бы кое-что рассказать на своем языке. Он сквозил там, вдали, и спускался заснеженным скатом к лощине, по краю которой тянулась высокая снеговая стена. Это были уже батальоны и роты дивизии Шерстобитова.

— Не сюда, Александр Николаевич, — сказал торопливо полковник, когда генерал повернул было вбок, по тропинке. — Нам нужно направо. — Наблюдательный пункт был расположен на территории третьего батальона, у хозяйственного, осторожного Дугинца. Да и противник здесь вел себя поспокойней, потише.

— Хорошо, Степан Митрофанович, слушаюсь, — проворчал суховато Горячев, но уже с ироническим, а не ядовитым смешком, слегка шевельнувшим квадратные усики. В двух шагах от врага истончалась та плотная, прочная, хотя и невидимая преграда, которая так устойчиво их разделяла уже долгое время — впрочем, видимо, как и многих других людей их возраста и их звания. Их еще разделила дорога, далеко отнесла друг от друга, каждый был глубоко погружен во что-то свое, неподвластное находящемуся рядом, заповедное, тайное. Громыхавшая впереди, за зубчатой извилиной леса, война не мешала, а скорей помогала уйти в это тайное, оценить его полной мерой.

Приближаясь к переднему краю, генерал-лейтенант как будто стряхнул с себя озабоченность и усталость. Он шел по тропинке, куда более похожий со спины на курсанта или на пехотного лейтенанта только-только с курсантской скамьи, чем на старого командарма, не будь на нем генеральской бекеши и седеющей, заиндевелой папахи да на поясе в деревянной лакированной кобуре трофейного маузера. Шаг был бодрый, широкий.

Горячев пружинисто, весело, с легкостью перепрыгивал через срубленные деревья, обходил глубокие, занесенные снегом воронки, но, увидев вдали землянки и ровики возле них, а затем и окопы — это был адский труд бойцов: прорубать ломами на виду у противника, кирками раскалывать ледяную, похожую на бетон, замерзшую землю, — сердито спросил:

— Это кто же вам разрешил перейти к обороне? Ишь нарыли, кроты!

— Нужда заставляет, товарищ генерал. Война! Снаряды летают.

— Враки… что кашляют раки! — пробурчал командарм, оборачиваясь и не улыбаясь. Но худое морщинистое его лицо раскраснелось, ожило, в нем все расцвело. Было видно, что он уже чем-то смягчился и искренне рад этим звукам войны, доносящимся из-за леса, и духу опасности, наконец-то коснувшемуся и его самого. Разделенность опасности, риска — великое чувство, и Горячев открыто, даже с долей наивности ликовал, ощутив себя рядом с бойцами, застывшими у пулеметов.

«Ладно, будь по-твоему, — недовольно, но все же смиряясь, решил Шерстобитов. — Придирайся. Кляни! За одно только это тебе все прощу, что солдат. Настоящий солдат! Без прикрас. Без подделки!»

Показывая на темнеющую вдалеке Александровку, Шерстобитов сказал:

— Сейчас немцы нервные, бьют без разбора: на голос, на стук топора, на ржание лошади. Закури, чиркни спичкой, особенно если в морозную ночь, когда слышимость лучше, — палит как шальной. Вы, пожалуйста, двигайтесь осторожней, потише… Может быть, возвратимся на КП?

— Ведите, куда я приказал! И, пожалуйста, без советов…