Дыхание грозы

Еще тогда узнала Ганна от Миканора, что Параска учительствует в Глинищах. Теперь услышала от него же, что часто она бывает и в Олешниках, на собраниях, в школе.

Тут Ганна и подкараулила ее, когда та вышла на улицу.

Ганне, правда, не очень повезло: с Параской шел старый человек в свитке, с книгами и тетрадями, но она подошла запросто к девушке, лоздоровалась.

— Не узнаешь, может? — сказала нарочито весело, поприятельски.

— Узнала… — просто, располагающе ответила Параска.

— Давно было…

— Давно…

Пошли, помолчали. Ганна напомнила:

— Собирались в Курени к нам учительствовать!

— Собиралась! Да не пришлось. Назначили в Березовку, А теперь вот — в Глинищи…

Только прошли улицу, вышли в поле, как догнал Миканор. Гаина надеялась, что он свернет или отстанет, но он шел и шел, будто охрана. Ганна посматривала на него с неприязнью — надо ж, принесло не вовремя.

И без того неловкий, он теперь — рядом с Параской — казался Ганне еще более неуклюжим, громоздким.

"Как медведь. А кавалером быть хочет…" — подумала Ганна. Догадывалась, что неспроста Миканор тащится рядом.

То говорили о чем придется, то молчали. День был пасмурный, за желтоватой куделью туч обозначался немощный кружочек солнца, которое никак не могло пробиться, залить дорогу, поле светом. Так же пасмурно, неопределенно было и у Ганны на душе…

— А я тогда, в лавке, подумала, — сказала Параска Ганне с веселой откровенностью, — что признавать не хочешь меня!

Ганна почувствовала себя виноватой.

— Неожиданно получилось все!.. Да и, можно сказать, забыла уже!..

— Недолго были вместе. И столько времени прошло!

— Много! Как на том свете было!..

— Я вспоминала тебя. Думала — как тебе замужем?

Ганна почувствовала в словах Параски вопрос, нахмурилась.

— Чего там думать… — только и сказала.

От всех этих проводов остались в памяти неприязнь к Миканору и чувство неопределенности, недосказанности, которое все время жило в душе. Чувство это усилилось, когда расстались, когда с Миканором пошли назад. Будто и не было рядом Миканора, шли, жили каждый своим настроением, своими мыслями. Заметила только мельком, что он очень возбужден, готов захохотать, закричать от какой-то радости. Идет как захмелевший. Он не захохотал, не закричал; внимательно глянув на нее, неожиданно спросил:

— Правда ето, что Евхим тебя бьет?

Она недовольно повела бровями, помолчала. Будто озлилась на него за вопрос.

— Правда не правда — какое кому дело?!

— Нам до всего дело! — важно заявил он. Деловито добавил: — Советская власть, не секрет, судит за это! Хочешь, скажу ему?

— Не хочу! — отрезала она. Решительно, твердо.

Миканор удивился:

— Почему ето?

— Потому.

— А все-таки — почему?

— Потому… Неправда все! Набрехали!..

Он, чувствовала Ганна, не поверил. Смотрел на нее и как бы не понимал. Ганна сердито бросила ему:

— Ты ето не ухаживать ли за Параской надумал?

Миканор растерялся. От неожиданности не сразу нашелся что сказать.

— Выдумала!..

— И я говорю — выдумали.

У села они разошлись: Миканор пошел улицей, а Ганна — по загуменью Но прошла она по загуменью немного: так не хотелось видеть Корчей, что, миновав уже, вернулась на прежнюю свою усадьбу, подалась к родной хате.

Мачехи дома не было: не надо скрывать, выдумывать что-то. Прижала ласково Хведьку, который вырезал какие-то узоры на палке, с нежностью погладила рыжеватую головку.

Тот подождал, терпеливо, с надеждой глянул на Ганну, как бы спрашивая; она поняла его взгляд, виновато пожалела — нет!

Нет гостинца! Не сердись, не сюда ведь шла. И не до того мне теперь, братик! Села на лавку, стала расспрашивать, где мать, где отец, говорить о чем придется; а сама думала: тут и остаться бы, совсем не идти к Корчам!..

Ушла из хаты, только когда вернулась мачеха.

2

Еще со двора заметила: свекровь у окна — коршуном, высматривает, ждет. Нарочито твердо, решительно ступила на крыльцо, уверенно взялась за щеколду. Только вошла, Глушачиха мигом ощупала всю глазами, пронизала взглядом.

— Явилась!.. Думала, пропала уже!..

— Нет, не пропала! Напрасно боялись!..

— Все равно как не в Олешники, а в Юровичи ходила!

— Может, и в Юровичи!

— Носилась опять неведомо где!

— Носилась…

Хорошо, Евхима не было: свекровь побурчала-побурчала злобно и пошла к себе.

Что б ни делала, Ганна вспоминала встречу, проводы.

Мысли не только не успокаивались со временем, а кружили, волновали все больше. То, что жило раньше в глубине, как родничок на дне болота, крепло, поднималось, выбивалось на поверхность.

"Как тебе замужем, думала…" Сама не заметила, когда начала разговор с Параской… "Как замужем"… Неправду я сказала тебе тогда, в Юровичах. Без любви и у нас нельзя.

Как для кого, а для меня жизнь без нее — не жизнь! Не жизнь! Не жизнь это — когда не любишь, когда в душе ненависть одна! Горе это, погибель, а не жизнь! Правда твоя была! Твоя! Дурная была тогда, не послушалась, не убереглась! А была ж любовь, была! Одна была и одна осталась!..

Нечего таиться, все Курени теперь знают! Муж, Евхим, каждый вечер кулаками напоминает!.."