Дыхание в унисон

Все так и произошло, как монашки говорили, но я и до этого знала, что теперь уже главная моя задача — уберечь маму. Удалось. Мама прожила без папы девять лет. Мы все, сколько нас на тот момент оставалось, — мы с мужем, наш сын, в то время еще школьник (Лина его так и называла — наш сын, дорогого стоит!), Лина, когда приезжала к нам, — старались, как могли, скрасить маме вдовство, да разве его скрасишь? Но я могу с уверенностью сказать, что одинокой мама не была, мы всегда, каждое мгновение находились с нею, были ее тылом, ее семьей. Но мама никак не могла привыкнуть к Минску — уж очень от Литвы отличается. И мы вернулись в Вильнюс, обменяли квартиру, начали новый этап, были уверены, что на всю жизнь. Получилось — до последнего вздоха мамы, до того дня, когда я закрыла ей глаза и она обрела вечный покой рядом с местом упокоения отца…

Не стройте долгих планов, не заставляйте Бога смеяться. Вдруг совершенно неожиданно для себя мы с Линой оказались гражданами разных государств.

Но еще до этого случился Чернобыль, и моя сестра вспомнила свою комсомольскую юность — поехала туда, в самое пекло, с творческой бригадой поддержки ликвидаторов аварии. Как же я ей благодарна! Она там среди других ликвидаторов встретилась с самым дорогим — с нашим сыном. Он пробыл непосредственно в опасной зоне 100 суток, и потом мы еще, наверное, год его отпаивали бульонами да соками. А когда Лина приехала к нам после его возвращения, они, как два партизана, на все мои вопросы молча улыбались. Нет, потом сын все же много чего рассказал, как подлинный врач и внук своего деда, и старался, чтобы не звучало очень страшно. Иногда это у него получалось.

А потом под чарующие звуки «Лебединого озера» СССР рассыпался на составные части, как карточный домик. Но к этому моменту мы с сестрой уже проживали в разных государствах: мы с мужем, наш сын с женой и двумя детьми переселились в Израиль.

Первые шесть лет нашей «заграничной» жизни сестра прилетала к нам ежегодно. Ей все, что видела, было интересно, но исключительно как экзотика. Ради встречи с экзотикой однажды мы с друзьями повезли Лину на старинную сыроварню, там очень вкусные сыры, каймаки и другие молочные деликатесы. И пикантный дизайн под цыганский табор. Столики впритык к кибиткам, имитирующим цыганские, в них тоже легкие столики. В общем, экзотика. Пока мы уплетали молодой сыр вприкуску с манго, за моей спиной раздался странный шум, через мою голову перелетел пестрый петух, приземлился на столе и начал склевывать наши закуски. Мне было смешно, наш приятель Боря (светлая память) обиделся на меня: я согнала нахального гостя со стола, такой шикарный кадр испортила, не удалось сфотографировать. А сестричке моей этот сюжетец вообще не понравился. Она на самом деле была до болезненности чистоплотна и брезглива. Бывали случаи, когда она, вернувшись после трудного спектакля, вдруг вспоминала про какой-нибудь труднодоступный шкафчик, который давно не приводила в порядок, и, преодолевая усталость, хваталась наводить чистоту. А у нас тут петухи по столу ходят, трясут своими алыми гребнями. Она сюда не хотела. Она хотела к себе домой, в Москву.

— Не представляю, как жить, если ты едешь, например, в автобусе или сидишь в парке на скамейке, а рядом с тобой люди что-то говорят и ты ни слова не понимаешь!

— Знаешь, когда-то, много десятков лет назад, когда мы только приехали в Литву из Украины, я, школьница, заблудилась в лабиринтах Старого города. Зима, вечер, снег блестит, луна и звезды — все привычное, знакомое, людей вокруг нет, и я не знаю, как попасть домой. Вдруг откуда-то вынырнул человек с нетвердой походкой. Он передвигался, держась за забор, и произносил непрерывный монолог. Я за всю тогдашнюю свою жизнь столько матерных слов на заборах не читала, сколько услышала от него. Страшно было очень, но я различала его слова, выбирать было не из чего, и я бросилась к нему за помощью. Оказалось, что других слов на русском языке он не знает, меня не понимает, и дальше были длинные и страстные тирады по-литовски, в которых я не понимала не то что ни слова — ни буквы. Я и до того пьяных всегда боялась, а тут бросилась бежать сломя голову. Не помню, как я тогда добралась домой, но после того случая стала усерднее заниматься и довольно быстро освоила литовский.

— Это ты так умничаешь, потому что тебе по существу сказать нечего, — осадила меня сестричка.

— Есть мне что сказать по существу! Говорю: никогда нельзя бояться начинать сначала. Мы при рождении ни одного языка не знаем, весь наш лексикон — «уа» да «агу». Дальше живем и учимся — ползать, ходить, думать, говорить. На каком языке? А на каком надо!

* * *

Теперь, когда моей сестры больше нет, я постоянно перебираю в памяти наши встречи, споры, разговоры день за днем. Может, она и права была тогда? Положа руку на сердце, мне нечего ответить.