Дыхание ветра

— Что-то верится с трудом! — усмехнулся Андрей Иванович и, внимательно меня оглядев, продолжил с напряжением в голосе: — Я видел, как ты на неё смотришь!

— Что я могу поделать? У Вас очень красивая дочь! Не выколоть же мне свои глаза! Но будьте уверены, что между нами ничего нет, кроме дружбы, — настаивал я.

— Хорошо, если так.

В этот момент Аня прервала наш разговор, за что я был ей благодарен, так как больше не мог выдерживать строгий взгляд её отца. На самом деле он был прав — у меня не хватало сил, чтобы оторвать от неё взгляд.

Наверное, мой взгляд выдавал мои чувства к Анюте, те, которые последнее время постоянно не давали мне покоя. Это они погнали меня среди ночи в обличье волка на верную смерть, они заставили меня сегодня вопреки воле отца выйти из дома, лишь бы увидеть её милые черты.

Я уже не сомневался, что полюбил, полюбил всем сердцем. Об этом свидетельствовало постоянное желание видеть её, держать за руку, готовность заботиться и оберегать от бед, говорить с ней или слушать, просто молчать рядом, ощущать учащённое биение сердца и головокружение от недостатка кислорода потому, что в её присутствии забывал дышать.

Я как будто был болен ею, но совсем не хотел выздоравливать.

Глава 22. Разбор полётов

Александр

Домой я вернулся поздно, когда уже стемнело. Отец сидел на кухне, поджидая меня. По его лицу я догадался, что он в отвратительном расположении духа. Его серые глаза так и метали молнии, когда он спросил резким твёрдым голосом:

— Где ты был?

— В школе.

— Значит, слово отца для тебя не закон?! — на мои плечи словно упала тяжёлая плита, такой давящий глухой рык издавал отец.

Он говорил так, словно не спрашивал, а утверждал это. Я остановился в дверном проёме и ждал, что будет дальше, и открыл, было, рот, чтобы объяснить, почему нарушил его приказ, но отец не дал мне сказать ни одного слова своим гневным высказыванием:

— Я никогда не наказывал тебя, но сегодня мне придётся тебя проучить!

— Изобьёшь меня ремнём или поставишь в угол? — решил съязвить, высказав свои предположения, но отец продолжал:

— Ты безответственен! Ты ещё не научился владеть собой! Ты подверг себя смертельной опасности! Но, как я вижу по твоим действиям, тебе этого недостаточно, тебе плевать на окружающих — ты их тоже обрекаешь на смерть! Такое непозволительно! Чтоб ты это понял, я должен тебя наказать!

— Всё не так, отец! — попытался я оправдаться, но он не слушал — его обвинения хлестали меня больнее ремня. Но когда он приподнял крышку подвала, который находился под нашим домом, и приказал мне спуститься вниз, меня затрясло. В ужасе я покачал головой, отказываясь делать даже шаг в это холодное сырое помещение, пропахшее плесенью и грибком, разъедающим снизу толстые столбы, на которых держался весь дом. Такого я точно от него не ожидал.

— Нет! — дрожа от нахлынувшего омерзения только и смог вымученно выдавить.

— Вниз! — последовал приказ.

— Пожалуйста, не заставляй меня, — проговорил обречённо.

— Я не изменю своего решения. Пробудешь там до утра. Подумаешь о своём поведении.

Решение отца было непреклонным, и мне пришлось выполнить это на первый взгляд простое действие, но с недавних пор практически невозможное для моего внутреннего зверя.

С тех самых пор, как в меня вселился зверь, я мог спокойно делать всё, что хотел: бегать, где пожелаю, забираться на скалы, не боясь высоты, плавать в бурной реке, даже в таких местах, где под порогами образовывались водовороты. Но по неизвестной причине содрогался от ужаса при одном только виде находящегося в моих владениях грота.

Своими владениями я называл те непролазные лесные дебри, в которых провёл последнюю неделю, стараясь не встречаться с людьми. Если бы обнаружил раньше, ещё до того, как переродился, этот прохладный грот, в прошлом тысячелетии образованный в скальной породе, я обязательно захотел бы его исследовать. Теперь же не мог даже заставить себя подойти к нему на близкое расстояние — возникало подсознательное чувство опасности и отвращения, словно там находилось нечто мерзопакостное, такое, отчего сводило зубы.

К своему сожалению, даже не мог предположить, глубок ли он, есть ли в нём вода. Возможно, что это была пещера, о которой никто не знал, так что я мог быть её первооткрывателем. Всего лишь одно упоминание о гроте или пещере вселяло в душу такие отвратительные эмоции, что не приходилось даже и думать о том, чтобы исследовать этот грот.

Как только отец упомянул о подвале, я тут же испытал похожее чувство ужаса и омерзения, такое же, как и при виде находящегося в исследованных мною вдоль и поперёк дебрях грота. Это означало, что моё новое я не переносит даже вида тёмных, сырых и холодных замкнутых пространств.

Конечно, отец наверняка не знал об этой особенности моей психики, иначе, думаю, он бы не подверг меня такому испытанию и не заставил бы спускаться в этот вонючий погреб. Но из гордости и ложного упрямства я не сказал отцу про эту особенность и, скрипя зубами от ярости, всё-таки спрыгнул вниз.