Дымчатое солнце

Владимир хмыкнул, закрыл глаза и вспомнил, что произошло каких-то полчаса назад под тусклое свечение керосинки. От ее света оставались косые искры в глазах, словно от ласкающего мерцания свечи. Когда Гнеушев думал о Владе в подобном роде, к естественному физическому влечению неизменно примешивалось обожествление избранницы и уверенность, что все, что связано с ней, волшебно, важно. И предположить он не мог, что после всего будет опустошенно сидеть на полу и с цинизмом старого вояки причмокивать только, подбодренный воспоминаниями о снизошедшем. Постепенно в душе его поднималось, отогреваясь будто, ликование, что эта Влада, венец его дум, неприступная, непонятная, выскальзывающая, лежит на его импровизированных простынях без ничего на ней кроме тулупа. Владимир вспоминал историю их непростых отношений и недоумевал, почему она все же приплелась к нему. Конечно, проще было спросить ее, но с некоторых пор он не доверял ей и вообще привык домысливать все сам, спесиво полагая, что не способен на ошибку. Гнеушеву почему-то оказалось невдомек, что среди творящегося хаоса он, как отголосок прошлого, как существо, более все-таки близкое и реальное, чем те, кто от боли орал в госпиталях, истекал гноем и грязью, стал ей родным. И за него она цеплялась, как человек, долго не видящий родину, бросается обнимать березы.

Владимир вспомнил, как в первую секунду встречи Влада поразила его исхудалостью, непривычным у военнообязанных женщин отсутствием юбки, носимой зимой и летом, что всегда удивляло. В душе его даже шевельнулись отголоски былого, на миг показалось, что они действительно влюбленные, которые сквозь войну проносят свое острое прекрасное чувство, а воссоединение их по силе несравнимо ни с чем. Даже он на какой-то миг поддался ослепленности всеохватывающего обострения главных общечеловеческих ценностей, столь лелеемых во времена небывалых катаклизмов. Но, стоило Владлене заговорить, он вспомнил все. Ее непреклонность, исковерканное ковыряние, кому предъявлять сочувствие, а кому нет. Чаще всего оказывалось, что таким образом она вообще свободна от оказывания услуг и проявления душевности к кому-либо.

– Я не считаю твой избирательный подход разделения людей на тех, кого жалеть или нет, проявлением глубокой морали, такая у святых была, – сказал он как бы мысля вслух, и Влада не поняла, что эти слова относятся к ней. Часто она соглашалась с противоположным высказываемому собой же мнению, если контекст определялся иной. Может, она сама не осознавала, какое впечатление производит на Владимира лишь тем, что пытается быть стойкой. – Да святые никогда не отзывались бы так о людях и не вели себя так с ними. Парадокс в том, что человек, судящий кого-то, автоматически не может быть святым, поэтому их список стоит существенно обрезать, если не вычеркнуть вовсе. И сам я пьяниц не люблю, конечно, и бороться надо, и не сдаваться, но все же человек – живое существо, и, как бы ты ни хорохорился, испытаешь жалость к заблудшему.

Влада промолчала.

– Люблю нашего командира, – заговорила она через некоторое время, словно делая робкую попытку наладить связь. – Человек слова, чести, не подведет.

– Небось сухой, как чурбан, ни эмоции.

Медленно он прокручивал в голове воспоминания и озарения, связанные с Владой, и силился понять, когда именно произошел коренной перелом в отношении к ней и как он от столь страстной любви, почти ничем не подкрепляемой, вдруг перешел к этому напыщенному цинизму, который сам ненавидел. Впрочем, теперь он мог вести себя как хотел.

– Почему? – удивилась Влада.

– Ты таких людей любишь, особенно женщин. У них сила переходит в непримиримость и уже сухость. Они не умеют гнуться. И это отвратительно, это страшно. От таких людей можно ожидать, что ради принципов, ради чести они без слез положат в могилу сотни, не задумываясь, что неправы. Принципов как огня стоит бояться. В этом случае, вернее, глупых закостенелых принципов. Человек гибким должен быть, потому как в нашем мире не найти ничего однозначного.

– И что в этом плохого? Ты как с цепи сорвался…

Он осознавал, что действительно намеренно очерняет все, что прошло. Но ему было плевать, он откровенно смеялся над Владой. Впервые в жизни. Раньше надо было быть бережным к этой непохожей ни на кого девушке. Вот чем оказалась ее непохожесть – ввернутой, какой-то темной моралью, которую она выработала путем брожения мыслей в своей оригинальной умеющей рассуждать и все самой анализировать головке.