Дыра. Провинциальные истории

Позже мы – и я, и Сашка – делали неумелые попытки с Дашкой, что называется, замутить, даже подрались из-за неё. Но она нас воспринимала только как друзей. К тому же, как только мы все немного повзрослели, у неё в городе сразу появился парень. Мы и отстали от неё по этому вопросу.

Да и дружба наша тоже была так себе – по необходимости. Просто так совпало, надо же с кем-то тусить, когда приезжаешь в деревню. Деревня – это всё, что нас связывало. Время летних каникул. А всё настоящее – там, в городе. У каждого – своё.

Так она, эта детская летняя дружба, и закончилась – сама собой. По сроку. Стоило только вырасти – начать взрослую жизнь: места для деревни в ней уже не нашлось.

После школы я приезжал в деревню всего два раза. Первый – когда учился в институте, на втором курсе. Ехать не хотелось, в городе было тогда интересней. Но отец настоял: мол, надо дом подремонтировать, иначе совсем повалится. Ну я и поехал, куда деваться.

Весь месяц скучал и злился. Жаль было тратить драгоценное лето в глуши. Деревня совершенно обезлюдела и помрачнела. Два дома покосились и заросли бурьяном. Природа быстро отвоёвывает у человека своё.

Сашка тоже приехал на недельку. Ходили с ним рыбачить на речку. Ничего не поймали, только злых вечерних комаров покормили. Но поболтали о том, о сём. Давно не виделись всё-таки.

– Дашка не приезжает сюда, не знаешь? – спросил он.

Я гулял по деревне от нечего делать и несколько раз проходил мимо Дашкиного дома. Дом был ухоженный – значит, приезжал кто-то.

– А чего ей здесь делать? Кто-то из них был, но я никого не видел.

– Ну не знаю… Раньше каждое лето ездили…

– Ну, это раньше. Я и сам не приеду больше, наверно.

На том и расстались. Нам тогда было по двадцать лет, а двадцать – противный возраст. Детская простота уходит, приходят амбиции и нелепое в отношениях с друзьями соперничество. Кто в чём лучше преуспел, как будто только в этом весь смысл жизни. Сашка здорово возмужал, выглядел крепко и солидно, таких любят девушки. Я ему уступал и поэтому всё время хотел в чём-нибудь уколоть. Например, в том, что касается ума. Мне думалось, что в деревню, особенно такую глухомань, ездят только дураки.

Второй раз я был в деревне лет через десять. И с совершенно иными мыслями. Приехал с женой, хотелось показать ей места моей детской радости и самому вспомнить детство, окунуться в него. Всё-таки с возрастом многое в жизни переосмысливаешь, начинаешь ценить прошлое.

Самое дорогое воспоминание – это как мы с отцом и мамой сходили с электрички на платформе «888-й километр» и вместе долго шли пешком по сельской дороге в две укатанные колеи, заросшие травой. Там то лес, то луга со стогами сена, то поля, колосящиеся пшеницей или рожью. И в конце мой детский край света – мостик на речке Августовке, на котором можно сидеть и болтать в воде ногами, а за речкой – непроходимо-тёмная стена леса. Прошло столько времени, а для меня это место по-прежнему настоящий край света.

Мне мечталось, что когда-нибудь мы – я, моя жена и наш будущий ребёнок – тоже будем ходить этой самой дорогой в деревню, и всё будет, как раньше, когда я был маленьким мальчиком, верящим в чудеса.

Но всё вышло не так. Мы сошли с электрички на платформе «888-й километр», и я растерялся. Я не мог ничего узнать. Дороги не было, там, где она когда-то была, всё заросло густой, высокой травой. Кое-как отыскал едва заметную тропинку в этой траве.

По ней мы и пошли. Не пошли даже – полезли. И вместо приятного волнения, во мне всё сильнее ощущалась тревога. Лес – тот милый и весёлый лес, светлый и солнечный, как моё детство, сделался чужим и диким, словно в нём человек что незваный гость. На лугах, где прежде стояли стога сена, – непролазный бурьян, камыши, как на болоте, и полчища комаров. На полях, где колосились пшеница и рожь, – сорная трава и молодые деревья.

– Паш, ты уверен, что мы правильно идём? – забеспокоилась жена.

– Да, да, – раздражался я. – Потерпи, скоро деревня.

Деревня появилась внезапно. Вернее – то, что от неё осталось. Дома повалились и своей уродливостью выглядывали из мрачных кустов. Дашкин дом на отшибе – из белого кирпича – почернел и оброс крапивой. Сашкин – пропал в темноте деревьев, я заглянул в эту сырую темноту и отшатнулся. У меня ещё оставалась слабая надежда, что наш дом цел, но она умерла сразу, как только я посмотрел в его сторону. Крыльцо упало, крыша покосилась, а из выбитых окон дышала холодная тьма, как из склепа.

– Вот наш дом… – проговорил я, чуть не плача.

Жена посмотрела на меня со страхом.

– Жуть…

Я пошёл к речке – туда, где когда-то был мостик, мой край света. И не нашёл его. Всё изменилось. То, что я помнил, – умерло. Оно осталось там, в детстве, в памяти… А это – просто кладбище моего детства, страшное лицо смерти. Как же больно было на это смотреть.

Я сел на берегу речки и закурил. Я не мог это принять.

– Паш, пошли отсюда, я боюсь, – сказала жена.

– Куда?

– На электричку, поедем домой… – она испуганно осеклась, глаза её округлились от ужаса. – Сегодня ещё ходят здесь электрички? Мы сможем отсюда уехать?