Дзен в большом городе

— Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!

Что-то происходило со мной. Душа тянулась к тихому голосу, что говорил мне эти слова, трепетала под поцелуем, но нечто темное по мне, что было сильнее меня, билось раненным зверем, неистово и беспощадно. Руки мои были в крови этого парня — прочные ногти вспарывали его кожу как бумагу, но он все не выпускал меня.

«Дэн, ты умрешь», — злобно подумала я.

«Я за тебя отдам жизнь», — отдалось эхом в душе, и я еще яростней принялась бороться за свою смерть.

Какие-то искры пробегали по моему почти мертвому телу от этого поцелуя, я сопротивлялась им, отчаянно сопротивлялась, но душа все же встрепенулась, а сердце разок, как-то неуверенно стукнуло и вопросительно затихло.

— Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; и стрелы ее — стрелы огненные…

С немыслимой силой судорога выгнула меня, я закричала от непереносимой боли, чувствуя, как выходит из меня вместе с криком дыхание мертвой ведьмы и потому легкие мои горят, словно в них налили расплавленного свинца.

А потом я вздохнула, открыла глаза и ошалело оглянулась вокруг.

Надежда закончила собирать свои внутренности. Сняв с плеч драную шаль, она перетянула живот, выпрямилась и равнодушно посмотрела на Алекса, который сражался с верткой Нинкой. Странно — но он до сих пор ее не зарубил. Вот тебе и подготовка японских воинов.

Дэн снова коснулся моих губ, но я отстранила его и шепнула:

— Все нормально. Теперь — все нормально. Потом, любовь моя, всему свое время.

— Что мне делать? — требовательно спросил он.

— Лежи и не отсвечивай! Это ведьминская война!

— А мне? — подал голос очнувшийся Ваня с соседней каменной лежанки.

— Молись! И получше! Если пропадем сейчас ни за что — я на том свете с тебя спрошу!

И я обернулась и в упор посмотрела на покойную ведьму. Та, понаблюдав за бесплодной борьбой Алекса и Нинки, покачала головой, вдохнула и…

Я знала, что сейчас произойдет. Знала, как смертельно ее дыхание. Но у меня не было времени на то, чтобы прочитать заговор и перебить ее дело. Не было…

«Колоски», — внезапно сказал тот же голос, что читал мне Песнь Песней минуту назад.

«Колоски?» — недоуменно подумала я, и наконец до меня дошло.

Сжатые и забытые на поле колоски, которые подобрали мы с Пелагеей когда-то давно, в прошлой жизни, сто лет назад… Сами по себе кусочки чистой природной магии, впитавшие лучи солнца, свежесть ветра, силу земли, а под конец познавшие и смерть, и забвение, и слезы дождя, и ледяной поцелуй заморозков…

— Надежда! — громко позвала я.

Она обернулась, а я в это время лихорадочно рылась в карманах куртки.

— Что такое?

Я встала, подошла к ней, ужасаясь ее виду. Голова под своей тяжестью отвисла вбок, и рана почти до середины шеи зияла во всей красе.

— Вот, — я достала колосок и припечатала его ладонью прямо на ее лоб.

Нинка с Алексом вздрогнули от ее воя и как по команде уставились на покойницу. А то визжала на какой-то невообразимо тонкой ноте, пытаясь когтями содрать со лба намертво прилипший колосок. Кожа под ним побагровела и алое пятно стремительно разрасталось, вспухая буграми.

— Кайся! — закричала я. — Надя, кайся! Смерть твоя пришла, настоящая, так моли Господа о прощении, иначе не быть тебе с Ним!

— Не может… быть, — прохрипела она. — Я уже умерла. Сука, какая же ты сука-аа…

— Иоанн, ну а ты чего разлегся! Скорее! Наденька, кайся! Последний шанс!

Кожа на лбу у покойницы лопнула и медленно поползла в стороны. Она взвыла, заметалась, взбивая клубы пыли.

— Дочь моя, иди ко мне, я помогу тебе прийти к Господу, — спокойно и веско сказал Иоанн.

— Нет, нет, — лихорадочно кричала она. — Нет, я не могу умереть! Не могу!

Уже обнажился ее череп, кожа лохмотьями повисла с шеи, лопнула кожа на руках, а она все не верила…

— Ты магией, черной магией жила все это время! — кричала я ей. — Она давала тебе силы! А я перебила ее, и сейчас у тебя будет настоящая смерть! За душой твоей, как и положено, придет ангел, отведет тебя к Богу, сорок дней — и расстанешься ты с этой землей! Наденька, решайся!

Она остановилась и прохрипела:

— К Господу?