Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Когда читаешь эти черновики, так и хочется процитировать самого Толкина, который по поводу возможности брака между хоббитами и эльфами сказал: «Глупости, конечно» (потому что задним числом любой критик, разумеется, все мог бы предсказать на сто процентов). Тем не менее Кристофер Толкин пишет, что спустя два с лишним года с начала работы над романом его отец все еще «не имел четких представлений о том, что должно получиться в итоге» (см. «Предательство Изенгарда»).

Древень-исполин на этом этапе написания книги еще был враждебным персонажем, и именно ему — а вовсе не Саруману, которого Толкин тогда еще не придумал, — как раз и удалось пленить Гэндальфа (см. «Возвращение Тени»). Еще нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало Кветлориэн или Ристанию, и даже к моменту, когда Хранители добрались до Мории, Толкин имел такое же смутное представление о том, что ждало путников по другую сторону горной цепи, как и его персонажи.

Из всех многочисленных сюрпризов, которые таят в себе первые наброски романа, наибольшее удивление, пожалуй, вызывает тот факт, что в августе 1939 года, когда Толкин написал первую половину будущей второй книги из шести, он полагал, что три четверти романа готовы (см. «Возвращение Тени»). Получается, что автор планировал завершить повествование уже к концу тома «Хранители». Даже самый крепкий задним умом знаток при прочтении этих черновиков не смог бы найти ни малейшего намека на будущую стройность сюжета, о которой мы говорили выше.

Главным фактором в развитии всего сюжета стало появление конников Ристании, которые, как и Древень, первоначально задумывались в качестве врагов, союзников Саурона (см. «Возвращение Тени»). Этот замысел даже нашел свое пусть и довольно мимолетное отражение в итоговой версии романа, где он превратился в слух, который Боромир в главе 2 книги II с негодованием отвергает, однако Арагорн и его спутники продолжают помнить об этих словах, когда впервые встречают конников в ристанийских степях в главе 2 книги III. В то же время после первого появления ристанийцев на страницах романа их сюжетная линия становится значительно шире, а Толкин таким образом получает прекрасную возможность вновь черпать вдохновение из своего любимого источника — древней литературы.

Примерно в то же время он принял решение выработать ряд языковых соответствий для описания мира Средиземья, а заодно придумать разумные объяснения для этимологии имен, которые он давал героям «Хоббита». Толкин знал (как никто другой), что имена, которыми он наделил гномов в романе про похождения Бильбо, происходят из древнескандинавского языка; впрочем, если задуматься, то становится понятно, что подобные имена не смогли бы сохраниться в таком виде с незапамятных времен Третьей эпохи. Древнескандинавский, безусловно, относится к древним языкам, но он не настолько стар, чтобы нельзя было проследить его историю и понять, что он восходит к еще более древним языковым традициям. Каким бы ни был язык — прародитель древнескандинавского, существовавший в такие давние времена, как описанная Толкином Третья эпоха, он явно не походил ни на какие известные нам наречия. Следуя этой логике, имена гномов и хоббитов в повести «Хоббит, или Туда и Обратно» должны представлять собой перевод, однако в таком случае в оригинале их имена должны быть связаны между собой примерно в той же мере, в которой соотносятся современный английский и древнескандинавский языки (а между ними действительно существует связь, причем весьма тесная). В этом случае ристанийцы с лингвистической точки зрения должны были стать своего рода промежуточным звеном между гномами и хоббитами, поскольку они были носителями древнеанглийского языка (и во всех аспектах, кроме одного, представителями тех традиций). Теоден еще в первых частях романа осознает, что между его народом и народом хоббитов существует гораздо более тесная связь, чем та, что объединяет хоббитов и северян, у которых гномы и позаимствовали свои имена и официальный язык; то есть его предки и предки хоббитов должны были в течение какого-то времени жить в тесном соседстве.